От центральной дороги, вымощенной грубым кладбищенским
камнем, влево ответвилась еще одна выложенная мрамором. А дальше открылся простор:
окрестные могилы то ли сровняли с землей, то ли участок в самом центре
привилегированного кладбища берегли для самого президента страны, а теперь это
местечко перехватили. Сейчас в окружении гор золотого песка темнел
четырехугольный провал.
Четверо здоровенных парней, мастера спорта, как каменные
надолбы застыли у ямы. На их широких лицах с перебитыми носами было видно
старание изобразить скорбь.
Еще четверо бодигардов, не допуская к такому священному
обряду простых рабочих кладбища, подошли к роскошному катафалку. Приученные
кони стояли неподвижно, похожие на застывшие статуи из черного чугуна. Катафалк
медленно и торжественно распахнул чрево. Толпа разом вздохнула, по ней
прокатился говорок почтительного изумления.
Гроб с телом покойного поражал прежде всего размерами. Не
потому, что покойный был великаном, все помнили маленького сухонького старичка,
вора в законе, растерявшего здоровье в бесчисленных лагерях, но гроб выглядел
громадным из-за барельефов, массивных золотых ручек, что напоминали усы майского
жука. Ко всему прочему, из-за множества таких же массивных золотых ножек гроб
казался сколопендрой неимоверных размеров.
Бодигарды протянули руки к гробу, но Владлен Исаевич,
кандидат в Первые, бросил властно:
Отставить!
Он первым, а за ним и три других вожака группировок подошли
и сняли гроб. Оркестр заиграл еще печальнее. По толпе прокатился едва слышный
говорок. Называли имена этих четверых, самых известных и авторитетных воров в
законе.
Вперед выдвинулась оранжевая, блистающая золотым шитьем ряс,
золотыми шапками и золотыми посохами группа людей, толстых и массивных, как
бодигарды, но с лишними пудами дурного мяса и жира. Все как один в
колоколообразных рясах, что вообще делали их похожими на стога прошлогоднего
сена.
Вдова поймала быстрый взгляд старшего из этого кодла,
митрополита московской патриархии: оценивающий, мгновенно раздевший ее,
перевернувший так и эдак, раздвинувший ей ноги до треска в мышцах... Этому даже
ее счет в швейцарском банке не нужен, как четырем донам, у него свои банки в
Швейцарии.
Она улыбнулась митрополиту одними глазами, едва-едва, и тут
же уловила ответное движение век. Вожак церковной группировки пообещал ей крышу
и личное покровительство.
Четверо донов с гробом на плечах медленно разворачивались,
побагровели от натуги. Возникла неизбежная суматоха, приглашенных набралось
слишком много, бодигарды начали теснить толпу, покойнику нельзя загораживать
дорогу.
Дорога к золотым горкам песка открылась прямая, народ в
черном выстроился по обе стороны. Траурная музыка заиграла громче, жалостливее.
Четверо донов, пошатываясь, понесли гроб.
Вдова шла сразу за гробом, скорбная и молчаливая,
ослепительно красивая в траурном платье. Черная вуалька на золотых волосах
блестела, абсолютно не пряча их роскошь, а нежное лицо было открыто как свежему
воздуху, так и поцелуям будущего хозяина ее тела.
По ту сторону могилы уже сверкала золотыми рясами еще одна
группа в ризах-копнах, с высокими золотыми шапками, золотыми посохами, кадилами
и прочими шаманскими вещами. Все как один осанистые, с могучими бородищами и
широкими бандитско-холеными мордами.
Солнце на миг выглянуло из-за туч. Золотое шитье засияло
ослепительным блеском. На пудовых золотых крестах заблестели драгоценные камни.
Сверкали золотые пуговицы, длинные, искусно изготовленные за рубежом посохи.
Священнослужители выделялись среди одетой в черное братвы, как африканские
жрецы среди голых негров.
Доны на подгибающихся ногах донесли гроб до могилы.
Несколько мгновений казалось, что уронят, но бывшие спортсмены сохранили достаточно
сил, чтобы собраться, удержать и удержаться самим. Тяжелый черный ящик бухнулся
на горку оранжевого песка, примял, а золотые лапы жадно погрузились, зарылись.
Могучий дьякон взмахнул кадилом. Хор певчих за спинами
церковной братвы грянул ангельскую песнь. Сам дьякон рявкнул таким могучим
низким басом, что автомобили на стоянке вздрогнули и присели в испуге. Старший
из попов окропил гроб, вскинул крест и четырежды помахал по сторонам,
благословляя пришедших на проводы и одновременно отпуская им грехи нынешние и
будущие.
Бодигарды стояли спинами к могиле, удерживая толпу. Эти
мелкие вожаки районных и микрорайонных группировок не знают приличий, вот слева
по периметру наметилось вздутие, крепкие молодые парни в черных костюмах
властно раздвигают стражей...
Вперед к самой могиле вышел такой же крепкий, но уже
немолодой мужчина с широким лицом профессионального боксера. На скулах и правой
щеке остались следы от старых ран, а нос был расплющен, будто ударом молота.
По толпе прошел шепоток: узнали Кешу Воркутинского, нового
вожака межрайонной группы. Он появился из воркутинских лагерей, тут же собрал
братву и вступил в борьбу за власть над центром города.
Кеша вскинул руку. Траурный марш послушно оборвался, а
митрополит заткнулся, словно свинья с кляпом во рту.
Дорогие друзья! сказал Кеша свирепо, словно прорычал.
Сегодня прощаемся с нашим дорогим другом, который так много сделал для всех
нас!.. Он умел быть умелым судьей в наших нелегких спорах, умел быть любящим
отцом своим детям и, не побоюсь этого слова, всем нам!.. Каким он был
прекрасным семьянином, могут подтвердить многие, очень многие... Двери его дома
всегда были широко распахнуты для друзей, а такие прекрасные люди имеют многих
друзей!.. Причем в самых разных кругах...
В это же самое время в трех шагах от одной из милицейских
машин, что находилась в двух километрах от кладбища, остановился потрепанный
жигуленок. Вылез растерянный молодой парень, взлохмаченный, с
виновато-заискивающей улыбкой на жалком лице вечно трясущегося интеллигента.
Ребята! Он подбежал к их машине, взмолился: Второй час
кружу!.. Где этот проклятый Козихинский переулок?.. Все посылают в Козицкий, но
на фиг мне Козицкий, я там уже три раза был... Мне Козицкий не нужен, мне бы
Козихинский, в конце концов бы...
Милиционеры засмеялись, переглянулись. Новые русские, как и
все уверенные в себе ребята, задают вопросы не покидая машины и цедя слова
через нижнюю губу с таким трудом, словно делают тебе одолжение, а эти интельки
вечно выскакивают, кланяются, чуть ли не приседают, как пугливые или чересчур
почтительные китайцы.
Старший патрульный профессионально зорко оглядел
окрестности. Тихо, в оставленном жигуленке смутно белеет лицо крашеной
блондинки с вытянутым, как у козы, лицом. Одета бедненько, но строго, явно
библиотекарша или школьная учительница.
Второй патрульный заржал так, что живот заколыхался, как
студень. Старший вытащил из бардачка карту, сказал весело:
Сколько этих лохов попадается с этим гребаным Козихинским!
Раз в месяц я постоянно кому-то да объясняю разницу.
