Комната оказалась вовсе без мебели. Даже без стульев.
Простые серые стены, бетонный пол. От стен веяло могильным холодом.
Он пугливо обернулся. В руках у ментов уже были дубинки, а
один вовсе держал в руках настоящую бейсбольную биту. Явно отняли у какой-то
группы, Головань и сам собирался приобрести такую же.
Ну, ребята, сказал сержант, вы там, наверху, слушали плохо.
Сейчас, как вижу, слушаете хорошо. Очень даже внимательно. Ни слова не
пропускаете, верно? И запоминаете...
Второй, который с бейсбольной битой, прорычал люто:
Кончай языком трепать. Им это до фени...
Нет, сказал сержант. Наше дело ведь предотвращать
преступления, так? Вот я и объясняю им, что обижать людей нехорошо. А ты сразу
мстить! Мы, милиция, не мстим. Мы защищаем покой мирных граждан. Вот и сейчас
мы всего лишь предотвращаем... Утром их придётся выпустить. Но мы сделаем всё,
чтобы они завтра никого не ограбили, не избили, не изнасиловали. А теперь
приступаем!
Головань завизжал. Подростки завопили. Четверо двинулись на
них, пятерых, но ни сам Головань, ни кто-то из его команды и не подумал
сопротивляться: четверо здоровенных ментов это не трепещущие от ужаса жертвы.
Бетонные стены и толстая железная дверь глушили жуткие
вопли, хрипы, стоны. Трое месили дубинками, упавших били ногами, а четвертый
ходил с битой и высматривал особенно ловких, что, упав на спину и подогнув
колени к подбородку, берегли живот и гениталии, умело укрывали почки, а также
прятали лица.
Опытные, определял он. Ничего, мы тоже не с дерева
свалились...
Взмах биты, хряск костей, невольный вопль, перемежаемый с
хрипами. Кровь брызгала на стены. На полу сперва появились капли, а потом все
пятеро катались по залитому кровью бетонному полу.
Били долго, умело, зло. Пятеро орлов перестали прятаться от
ударов, только стонали, хрипели, вздрагивали. Бондаренко в последний раз ударил
Голованя ногой под дых, носок сапога вошел глубоко, вроде бы даже сломал
какие-то хрящи.
Всё, сказал он, дыхание вырывалось с хрипами у самого,
довольно... Михаил, прекращай!..
Константин перехватил руку Михаила, тот с битой в руке
внимательно присматривался к поверженным.
Стой. Тебе ж говорят, хватит!
Бондаренко сказал:
Михаил, успокойся. На первый раз хватит. Это был для них
первый раз, понял? Если урока не поймут, то в следующий раз будет не просто
сопротивление властям, а... посмотрим. Может быть, попытка обезоружить
милицию... с целью завладения... или овладения, как правильно?
Овладения, сказал Михаил с тяжелым дыханием, это когда
бабу... А когда тебя...
Тоже овладение, вмешался Константин. Это когда с целью
овладеть... тьфу!.. завладеть нашим личным оружием, то это...
Михаил опустил биту. Он тоже тяжело дышал, глаза налились
кровью. Это была не та усталость, когда устал, он мог с мешком песка пробежать
километр и не запыхаться, но сейчас его душила ярость. Впрочем, сержант тоже
ловит ртом воздух.
Вот что, подонки, сказал он громко. Слышите?.. Слушайте...
Да, ещё нет закона... чтобы вы получили... не по этому дурацкому закону, а по
заслугам!.. Но всё меняется, ребята. Мы начинаем защищать тех, кого обязывались
защищать! А Дума... или ещё кто-то... примет законы, которые нужны людям,
примет! Иначе мы их тоже... так же... Дума она или Бездумье за дело! Всё
поняли?
В ответ слышались стоны, хрипы. Он с силой пнул одного в
ребра:
Слышал?
Избитый попробовал скукожиться, но покрытое кровоподтеками
тело едва слушалось. Прошептал разбитым в кровь ртом:
Да...
Что я сказал?
Что... будете метелить...
Он закашлялся, изо рта на пол вылетел сгусток крови вместе с
выбитыми зубами. Второй сипел разбитым горлом, один глаз уже заплыл, лицо
превратилось в безобразную маску.
Сержант пнул его, заодно хрястнул битой по хребту.
Переступил, наступил на шею Голованю. Тот лежал щекой на полу, изо рта текла
темная кровь, в кашице блестели осколки выбитых ударом биты зубов.
Повтори ты, гнида, потребовал сержант. Громко и ясно!
Головань что-то прохрипел. Бондаренко нажал сильнее, сказал
зло:
Не слышу!
Головань сипел, лицо начало синеть. Бондаренко сказал с
угрозой:
Не слышу. Придется ещё и шею сломать...
Головань, собрав все силы, просипел:
Больше не будем... Клянусь!
Бондаренко снял ботинок, брезгливо вытер о широкую спину
этого вожака. Трое милиционеров отступили к двери, убирали дубинки за пояс.
Сержант обернулся с порога:
А если будешь, то помни: в следующий раз сопротивлением
властям, как сейчас, не отделаешься. Понял?.. Будет попытка к бегству. Или
лучше: вооруженное нападение на милицию. Проконсультируйся у брата-юриста, что
в этом случае мы имеем право предпринять... Кстати, скажи, им тоже займёмся. За
сотрудничество с бандитами.
Дверь недобро лязгнула. С громким звоном, что отозвался
болью в черепах, задвинулся массивный засов.
Долгое время никто не двигался, только слышались стоны,
оханье, двое ревели громко, не сдерживая слёз. Сперва началось как весёлое
приключение: били стёкла на троллейбусных остановках, пугали прохожих,
приставали к одиноким парочкам, хмелели даже не от двух бутылок слабого вина на
пятерых, а от сладкого чувства вседозволенности... и вот чем кончилось?
Сука ты, Головань, прохрипел один. Ты что обещал?.. Я
родителям сказал, что ушёл к Генке заниматься по алгебре!..
Подставил, гад, сказал второй. Охнул, выплюнул осколки зубов.
Кто-то из этих ментов каждому врезал по зубам битой. Нарочито, гад, выбивал,
калечил, ставил отметины. Ты ж сказал, что твой брат юрист... Нет такого
закона, да?
Головань задвигался, с усилием сел, прислонившись спиной к
бетонной стене. Широкое лицо опухло, стало похожим на переспелую дыню. Глаза
спрятались в щелки. Его трясло, он сдерживался, чтобы не стучать обломками
зубов, и так боль стегает по всему телу.
Нет такого закона, ответил он, едва двигая губами. Брат всё
знает... Мало ли что там у них лежит в Думе на рассмотрении!.. Пока закон не
принят, его нет. Против нас... незаконно.
Пятый из его группы, самый младший, плакал навзрыд, хлюпал
разбитым носом. Ему досталось меньше всех, но он видел, как зверски избивали
Голованя, как лупили его друзей, и сейчас в мозгу была только одна безумная
мысль: только бы выпустили отсюда живым! Только бы выпустили. Никогда больше,
никогда-никогда... Ни за что не пойдёт кого-то грабить, к кому-то приставать,
никогда в жизни не напишет на стене лифта словцо, от которого у взрослых
перекашиваются рожи... Пусть будет по-ихнему, но только бы больше не били, не
калечили... Ясно же видел в глазах этих людей, что в следующий раз отсюда им
дорога только в морг...
