– Именно через окно и вошел Деланж, – сказал мистер Кин. – Он ударил сэра Джеймса, а потом вместе с леди Дуайтон они сделали все, что задумали…
Он взглянул на мистера Саттерсвейта, словно приглашая его самостоятельно восстановить картину убийства. Мистер Саттерсвейт заколебался.
– Они разбили часы и перевернули их набок, – наконец медленно начал он. – Потом разбили брегет. Потом Деланж вышел в сад, а леди Дуайтон закрыла окно. Но кое-чего я все же не понимаю: зачем им понадобился брегет? Почему было просто не перевести стрелки на часах?
– Часы – ненадежная улика, – сказал мистер Кин. – Вряд ли кто-нибудь бы ей поверил.
– Брегет – это уже слишком. Сами подумайте, мы ведь о нем и вспомнили-то совершенно случайно.
– Вот уж нет, – отозвался мистер Кин. – Взглянуть на него предложила леди.
Мистер Саттерсвейт взволнованно посмотрел на друга.
– Я ужасно ошибся, – смиренно признал он. – Я решил, что вы появились для того, чтобы спасти влюбленных.
– Именно это я и хочу сделать, – сказал мистер Кин. – О нет, не этих двоих. Однако вспомните горничную. На ней не было синего платья, она не умеет играть. Но она прелестная девушка и, кажется, очень влюблена в человека по имени Дженнингс. Надеюсь, вдвоем вам удастся спасти ее избранника от петли.
– У нас нет доказательств, – угрюмо произнес Мелроуз.
– Есть, – улыбнулся мистер Кин. – Оно у мистера Саттерсвейта.
Мистер Саттерсвейт не знал, что сказать.
– У вас есть доказательство того, – продолжал мистер Кин, – что брегет разбился отнюдь не в кармане сэра Джеймса. Если крышка закрыта, стекло разбить невозможно. Попробуйте и убедитесь. Потому кто-то из них вынул брегет из кармана, разбил стекло, закрыл крышку и положил на место. И никто из них не заметил, что один небольшой осколок упал за решетку.
– Ах вот оно что! – вскричал мистер Саттерсвейт.
Рука его сама потянулась к карману жилета.
Он достал крохотный осколок стекла.
Час справедливости пробил.
– Теперь, – внушительно произнес мистер Саттерсвейт, – невиновный будет спасен.
Желтые ирисы
Эркюль Пуаро сидел, вытянув ноги к электрическому камину. Аккуратность красных горячих линий радовала его ум, приученный к точности.
– Когда топили углем, – промурлыкал Пуаро себе под нос, – речи не было о симметрии. Огонь бесформен и хаотичен.
Именно в эту минуту раздался телефонный звонок. Пуаро поднялся, посмотрел на часы. Было почти половина двенадцатого. Странно, кто же звонит в такой час. Хотя вполне вероятно, просто ошиблись номером.
– Но может быть, – пошутил сам с собой Пуаро, – известный владелец крупной газеты убит у себя в загородном доме и найден в библиотеке, с пятнистой орхидеей в руке и с приколотым к груди рецептом, вырванным из кулинарной книги.
Довольный созданной им картиной, Пуаро поднял трубку.
В трубке послышался голос – мягкий, слегка хрипловатый и явно испуганный женский голос.
– Месье Эркюль Пуаро?.. Это месье Эркюль Пуаро?
– Да, Эркюль Пуаро слушает.
– Месье Пуаро, не могли бы вы приехать… Как можно быстрее… Мне грозит опасность, очень серьезная… Я уверена…
Пуаро резко перебил:
– Кто вы? Откуда вы звоните?
Голос заговорил глуше и еще взволнованнее:
– Как можно быстрее… Моя жизнь в опасности… Я в «Jardin des Cygnes»…
[9]
Как можно быстрее… Столик с желтыми ирисами…
Голос умолк, Пуаро услышал судорожный вздох, и связь оборвалась.
Пуаро повесил трубку. Брови недоуменно приподнялись. Пуаро подумал и процедил:
– Здесь что-то не так.
В «Jardin des Cygnes», едва Пуаро показался на пороге, навстречу ему заспешил толстый Луиджи.
– Buona sera, месье Пуаро. Желаете столик, а?
– Нет, дорогой Луиджи, спасибо. Меня ждут знакомые. Если они уже здесь. Ну-ка, ну-ка, кажется, вон они там, за столиком с желтыми ирисами… Кстати, не могли бы вы ответить на один небольшой вопрос, если, конечно, не сочтете его неуместным. Почему на всех столах тюльпаны, причем только розовые тюльпаны, а там желтые ирисы?
Луиджи, привыкший жестикулировать, выразительно пожал плечами.
– Такое распоряжение, месье. Просьба гостя. Наверное, любимые цветы одной из дам. Столик заказал мистер Бартон Рассел… Это американец, немыслимо богатый.
– Что ж, женские капризы нужно исполнять, не так ли, Луиджи?
– Ну, коли вы так считаете, месье, – сказал Луиджи.
– Та-ак. Кажется, один из моих знакомых прибыл. Пойду с ним поговорю.
Деликатно, стараясь никого не задеть, Пуаро обогнул танцевальную площадку. Упомянутый им только что столик был накрыт на шестерых, но сидел за ним лишь один молодой человек и с видом рассеянным и меланхоличным тянул шампанское.
Именно этого человека Пуаро ожидал встретить здесь меньше всего. В кругу, в котором вращался Тони Чепелл, сама мысль о том, что кому-то может грозить опасность, казалась невозможной.
Пуаро подошел к столику, из деликатности оставшись стоять.
– Какая приятная встреча, неужели мой старый знакомый Энтони Чепелл?
– Вот это да! Пуаро, легавый! – воскликнул молодой человек. – Только почему Энтони, приятель? Для своих я Тони. – Тони выдвинул стул. – Присядьте, посидите со мной. Давайте порассуждаем на тему преступности. Даже лучше давайте выпьем за преступность. – Тони налил в бокалы шампанского. – Но скажите, дорогой вы мой Пуаро, что вас привело в эту юдоль развлечений? Ведь труп-то здесь не подадут ни в коем случае.
Пуаро пригубил шампанское.
– Что-то вы не очень веселы сегодня, mon cher
[10]
.
– Не очень весел? Да я сегодня самый несчастный человек на белом свете и вот-вот потону в океане скорбей. Ну-ка… слышите, какую песню играют? Узнаете?
Пуаро осмелился робко предположить:
– Что-то про малышку, которая кого-то покинула?
– Неплохо, – одобрил молодой человек. – Хотя все-таки вы ошиблись. Это «Одна любовь приносит нам печали». Вот как она называется.
– Гм-м.
– Моя любимая песня, – скорбно произнес Тони Чепелл. – Любимая песня, любимый ресторан, любимый оркестрик… и под мою любимую песню моя любимая девушка танцует с другим.
– Так вот откуда печаль? – сказал Пуаро.
– Именно. Сегодня мы с Паулиной – назовем это по-простому – разругались. Я успел сказать ей пять слов, а она мне девяносто пять. Я сказал только: «Но, дорогая, я все объясню», а она сказала все остальное, и мы до сих пор так и не помирились. Видимо, – печально добавил Тони, – самое время мне отравиться.
