– Что за… Какого черта я стал бы убивать Паулину?
– Вполне вероятно, из-за денег. Ведь после смерти жены опекун Паулины вы. Вы сами напомнили сегодня об этом. Сейчас Паулине двадцать. Через год или, может быть, раньше, случись ей вскоре выйти замуж, вам пришлось бы представить отчет о выполнении своих обязанностей. Смею предположить, что для вас это связано с неприятностями. Вероятно, вы растратили ее деньги. Не могу судить, мистер Бартон Рассел, убили ли вы таким же способом свою жену или это было действительно самоубийство, которое лишь подсказало вам план, но вот что вы предприняли попытку убийства сегодня вечером здесь, это я знаю наверняка. Будете ли вы отданы под суд или нет, решать мисс Паулине.
– Нет, не будет, – сказала Паулина. – Пусть убирается с глаз долой, пусть вообще убирается подальше из Англии. Мне не нужен скандал.
– Советую вам последовать ее совету, и как можно скорее, мистер Бартон Рассел, а впредь будьте поосторожнее.
С перекошенным от гнева лицом Бартон Рассел поднялся из-за стола.
– Черт бы тебя побрал, бельгийский выскочка!
Вне себя от злости, он направился к выходу.
– Вы были великолепны, месье Пуаро…
– Это вы, мадемуазель, вы были великолепны. Так небрежно опрокинуть шампанское и притвориться мертвой!
– Фу, – Паулина передернула плечами. – У меня до сих пор мороз по коже.
Пуаро мягко сказал:
– Признайтесь, ведь это вы позвонили мне по телефону, не так ли?
– Да.
– Почему?
– Не знаю. Что-то было не так… Я чего-то боялась, не знала чего, но мне все равно было страшно. Бартон сказал, что намерен дать обед в память Ирис. Я видела, что он что-то задумал, только не понимала что. Он… он вел себя так странно и так волновался, будто что-то непременно должно было произойти, что-то ужасное… Хотя, конечно, мне и в голову не пришло, что он решил отправить меня на тот свет.
– Что же дальше, мадемуазель?
– Потом я вспомнила о вас. И подумала, вдруг ваше присутствие нарушит его планы. Я решила позвонить и… коли вы… э-э… иностранец… решила притвориться, будто мне грозит опасность, напустить таинственности, и тогда, может быть, наверное…
– Вы решили, будто я люблю мелодраму? Именно это и привело меня в недоумение. По телефону вы говорили чересчур театрально, но в голосе все же слышна была настоящая тревога. Тем не менее, когда я приехал, вы наотрез отказались признаться, что звонили.
– Ничего другого мне не оставалось. Я не хотела, чтобы вы догадались, что это была я.
– Ах вот как! Тем не менее я догадался. Хотя и не сразу. Но очень скоро, как только понял, что заранее узнать о том, какие цветы будут на столе, могли только два человека – мистер Бартон Рассел и вы.
Паулина согласно кивнула.
– Я слышала, как он велел поставить в вазу желтые ирисы, – сказала она. – Именно из-за цветов, а еще потому, что стол он заказал на шестерых, а приглашенных вместе с ним было пятеро, я и заподозрила… – Паулина осеклась и прикусила губу.
– Заподозрили что, мадемуазель?
Медленно Паулина произнесла:
– Я боялась… Я думала, он что-то готовит для мистера Картера.
Стивен Картер закашлялся. Потом медленно, но решительно он поднялся из-за стола.
– Э-э… гм… вынужден… гм… благодарю вас, месье Пуаро. Очень вам обязан. Уверен, если я вас покину, меня поймут. Сегодняшний обед был… несколько утомителен.
Глядя вслед его удаляющейся спине, Паулина с горечью произнесла:
– Я его ненавижу. Я так и думала, что все из-за него… Из-за него Ирис покончила с собой. Или это Бартон убил ее из-за него. Ах, как все отвратительно…
Пуаро ласково сказал:
– Забудьте о них, мадемуазель, забудьте. Оставьте прошлое в прошлом. Думайте о настоящем.
– Да, конечно, вы правы… – пробормотала Паулина.
Пуаро повернулся к Лоле Вальдес:
– Сеньора, за этот вечер я успел осмелеть. Не согласитесь ли вы со мной потанцевать?
– О, с удовольствием. Вы… сегодня вы победитель, месье Пуаро. Я непременно иду с вами танцевать.
– Вы очень любезны, сеньора.
Тони с Паулиной остались вдвоем. Они потянулись друг к другу через стол.
– Паулина, дорогая.
– Ах, Тони, сегодня весь день я вела себя, как отвратительная злючая кусачая кошка. Неужели ты меня простишь?
– Ангел мой! Слышишь, опять «Наш вечер». Идем потанцуем.
И они закружились в танце, улыбаясь друг другу и негромко в такт подпевая:
Одна любовь приносит нам печали,
Одна любовь туманит нам глаза.
Цветок магнолии
1
Винсент Истон стоял на вокзале Виктория под часами и ждал. То и дело он поднимал голову и взглядывал на стрелки.
– Сколько раз здесь мужчина ждал женщину, которая так и не пришла?
Его пронзила вдруг острая боль. Что, если Тео действительно не придет, что, если она передумала? Женщины часто меняют решение. Уверен ли он в ней, был ли он вообще в ней уверен? Что он о ней знает? Она с самого начала казалась ему загадкой. В ней словно было две женщины: одна – звонкая, обаятельная, жена Ричарда Даррелла, и другая – тихая, загадочная, та, с которой он гулял в саду в Хеймер-Клоз. Эта была похожа на цветок магнолии – в голову Винсенту пришло только такое сравнение; может быть, оттого, что именно под магнолией он ощутил ее первый восхитительный, незабываемый поцелуй. Магнолия цвела, воздух был полон сладким ароматом, и два благоуханных, бархатных лепестка медленно слетели вниз и коснулись ее запрокинутого лица, такого же светлого, нежного и безмолвного, как лепестки. Цветок магнолии – удивительный, загадочный и благоуханный.
Это случилось две недели назад, через два дня после того, как он впервые ее увидел. А теперь он стоял и ждал, чтобы она пришла навсегда. Снова он ощутил укол сомнения. Она не придет. Как он мог на это надеяться? Ей пришлось бы потерять слишком многое. Прекрасная миссис Даррелл не может себе позволить взять и сбежать от мужа. Разразился бы страшный скандал, какой не забылся бы никогда. Есть куда более простые и более приемлемые способы добиться того же самого, например, спокойно развестись.
Но тогда они не подумали о разводе, во всяком случае, он не подумал. Интересно, пришла ли эта мысль в голову ей? Он и понятия не имел, о чем она думает. Тогда он робко попросил ее уехать с ним, очень робко – в конце концов, кто он такой? Никто, просто выращиватель апельсинов, каких в Трансильвании тысячи. Что за жизнь он может предложить ей, ей, привыкшей блистать в Лондоне! Но ему захотелось этого так отчаянно, что он все же решился.
