Глава 1
Темные тучи проносились на фоне луны, еще совсем полной. Остров Джеймс, расположенный при входе в гавань Чарлстон, был окутан теплом калифорнийской ночи. Цветущие жасмин и магнолия добавляли свои ароматы к запахам раннего мая.
Мэйнард-Холл на северном берегу острова смотрит лицом на восток. Боком он повернут к пляжу и морю. Если встать на широкой песчаной дороге, ведущей к парадному входу, вы увидите портик с четырьмя высокими колоннами, белыми и призрачными на фоне центрального фасада, северное и южное крылья из красного кирпича и вздымающиеся вверх два этажа с окнами, посеребренными лунным светом.
Слева от вас, до самой ограды, идущей параллельно дороге, и дальше – за ее пределами – до Форт-Джонсон-роуд, простираются сады. Справа, на север, мимо гладко подстриженной лужайки, протянулась терраса, покрытая белыми, мелко раскрошенными устричными раковинами, между стеной северного крыла Холла и короткой чередой тополей, глядящих на склон пляжа и на воды наступающего прилива.
На расстоянии чуть больше мили, на освещенной луной воде, над длинной темной линией Батареи диагональю поблескивали огни Чарлстона. Но жизнь в этих краях бурлила где-то в другом месте.
В одном конкретном месте…
Прямо за въездными воротами Мэйнард-Холла, где-то ярдах в пятидесяти от парадной двери, возвышались шесть деревьев магнолии, по три с каждой стороны в начале дороги. В тени под этими магнолиями, на мгновение полностью оторванные от всего мира, в отчаянном объятии застыли мужчина и девушка.
Если только вы не были совсем близко, вы и не расслышали бы их шепчущихся голосов. Мужской голос, молодой баритон, контрастировал с легкой, задыхающейся речью девушки. Тяжелый воздух был наполнен страстью, с оттенком какой-то отчаянной безысходности; и вдобавок, что уже менее романтично, москитами. Но москиты, похоже, их не волновали.
Девушка шепнула:
– Милый, этого не следовало делать. Но не останавливайся!
– Знаю, что не следовало бы, – ответил он, – но не могу остановиться; я никогда не могу. – Неожиданно его голос зазвучал громче: – О боже, Мэдж! Если сюда сейчас спустится твой отец!..
– Ш-ш-ш!
– Хорошо. – Голос снова превратился в шепот. – Но если твой отец…
– Папочка? Он не спустится сюда!
– Почему?
– Он не спустится, глупыш, если только ты не начнешь кричать, как секунду назад.
– Я спросил тебя!..
– Потому что он никогда этого не делает, вот почему! – Девушка по имени Мэдж показала на два слабо освещенных окна Мэйнард-Холла. – Он всегда там, наверху, в своих вечных вычислениях. Или сидит на террасе, – она указала направо, – снова со своими книгами и бумагами. Но…
– Что «но»?
– Хорошо! Если ты относишься ко мне, как говоришь…
– Если я к тебе отношусь так! Если!
– Милый, почему мы должны все время прятаться? Почему не сделать так, как мы хотим? Почему бы тебе просто не поговорить с папочкой?
– Потому что я не могу говорить с ним! И ты знаешь, почему не могу, разве нет?
– Ну…
– Ты знаешь почему, не так ли?
– Может быть, но мне все равно.
– А мне не все равно. – Ее спутник снова оживился, хотя на этот раз не возвысил голоса. – Мэдж, послушай! Разве ты только что не слышала машину на дорожке?
– Там нечего было слышать, глупыш! Иди ко мне!
– Думаю, мне лучше уйти. Я могу выскользнуть через боковые ворота на Форт-Джонсон-роуд.
– Сейчас?
– Мэдж, какие у нас сегодня вечером могут быть шансы? Сейчас еще не поздно, ты же знаешь. Кроме твоего отца, где угодно могут появиться люди.
– И мы даже знаем, кто появится завтра, милый. – Тихий, уговаривающий голос, казалось, обволакивал его, заставляя трепетать нервы, словно рыбу на крючке. – Но ты не будешь ревновать к нему, правда?
– Постараюсь. Есть только один человек, к которому я ревную.
– Да? Кто же это?
– Не важно. И мне пора идти, Мэдж. Доброй ночи.
– О, не оставляй меня так! Не оставляй!
– У меня нет выбора, солнце мое. Это ужасно, но у меня нет выбора. Доброй ночи, Мэдж.
С опущенной головой, весь напряженный, он зашагал прочь через тени налево к садам. Мэдж Мэйнард, двадцати семи лет, сделала возмущенный жест, означавший: «Все меня отталкивают!» Еще несколько мгновений она оставалась в тени. Потом, собравшись с духом, вышла на лунный свет.
Ниже среднего роста, с довольно плотной, но хорошей фигурой, она была одета в белое облегающее платье без рукавов. Лунный свет обесцветил ее блестящие светлые волосы, лицо, которое днем казалось золотистым, и превратил ее лучистые карие глаза в черные. Ее лицо, повернутое к луне, здоровое и прелестное, казавшееся почти прекрасным, теперь выглядело доверчивым и совершенно лишенным лукавства. Но эта женщина не была счастлива.
– Ох! – выпалила Мэдж, резко оборачиваясь.
Обратила она внимание или нет на машину на подъездной Дорожке, которая, изгибаясь, сворачивала с главной дороги к воротам, но только теперь Мэдж услышала, как кто-то приближается пешком. Раздался резкий шлепок, когда пришелец прихлопнул москита на левой руке. Между широко распахнутыми решетками железных ворот из тени магнолий на лунный свет легкой походкой вышел довольно высокий, худощавый, гибкий молодой человек, вероятно, года на два-три старше Мэдж.
На нем были серые свободные брюки и белая спортивная рубашка с шелковым платком, завязанным вокруг шеи и заправленным за воротник. Насколько можно было судить при лунном свете, он производил впечатление весьма неглупого человека, хотя довольно ленивого и беззаботного: тонкие черты лица были четкими, аристократичными, волосы – густыми и темными.
Мэдж и пришелец уставились друг на друга. Вокруг них раздавалось тонкое пискливое жужжание москитов, да с берега доносился тихий, неровный плеск прибоя. Затем Мэдж заговорила:
– А, Янси! Янси Бил! Что ты вообще здесь делаешь?
Янси Бил отвесил ей глубокий поклон:
– Добрый вечер, милая моя. Я, как всегда, у твоих ног.
– Ты пролез сюда тайком, да?
– Кто пролез тайком, дурашка? Подъехал к воротам на машине, как вполне достойный поклонник. Кто тут с тобой был минуту назад?
Девушка подняла лучистые невинные глаза:
– Здесь никого не было, Янси.
– Не было? Мог бы поклясться, что слышал, как кто-то отчаливал. И все же! Если ты говоришь, что никого не было, милая моя, поверю с огромным удовольствием.
