* * *
Через месяц после Судного дня, только так и называли случившееся обитатели бункера под Успенским собором, владыка отправил отца Игната на поверхность посмотреть своими глазами, что случилось с миром. Убежище было переоборудовано еще во времена советской власти из древних церковных погребов по всем правилам строительства защитных сооружений, что дало возможность спасти святыни и сохранить жизни священнослужителям. Их древняя кладка еще помнила взрыв порохового склада при взятии Смоленска поляками. Но с любовью восстановленные и переоборудованные, они служили сначала складом церковной утвари, а затем превратились в бомбоубежище. Странно, но своды даже нигде и не обвалились, когда мир, казалось, содрогнулся от близкого взрыва. Вряд ли древние строители рассчитывали прочность на новый Армагеддон.
Выбравшись из подземелья, батюшка посмотрел на Успенский собор. Древние стены выдержали страшную рукотворную силу разбушевавшейся стихии, но из пяти некогда блиставших золотом куполов уцелел только один, кровля местами провалилась внутрь, а у колокольной башни отсутствовал верхний уровень. Площадка звонаря была открыта всем ветрам, которые, не стесняясь, играли свою грустную мелодию на чудом уцелевших колоколах. Окинув взглядом удручающую картину разрушений некогда одного из красивейших храмов России, отец Игнат вышел на смотровую площадку, с которой раньше открывался широкий обзор на северную часть города, и замер. Представшее перед ним повергло его в шок. Весь правый берег Днепра изменился до неузнаваемости. Покровская гора стала как будто выше за счет огромного вала земли, выброшенной взрывом из кратера в пяти километрах, и покрыта ровным слоем спекшегося грунта. Не осталось и следа от каких-либо строений. Лишь подобие низких стен выглядывало в долине реки на той стороне. А внизу, у самого подножия Соборной горы, гордо стояла практически неповрежденная древняя крепостная стена, и резал глаз лазурью купол Днепровских ворот. Вдалеке, где-то на западе, ярким рыжим пятном маячил Красный бор. Изменившие цвет с родного зеленого на ярко-ржавый, вековые сосны радостно «кричали» всем, кто их видел, что теперь они наконец-то полностью отвечают своему названию. Только зрителей, кроме отца Игната, не было. Некому оценить суровую красоту конца мира. Того мира, который он знал и любил. Больно было смотреть на опустошение. Игнат развернулся спиной ко всему этому ужасу и, сгорбившись, как будто на него навьючили непосильный груз, поплелся к входу в подземелья.
Неуклюже сгибаясь в узком проходе с крутой лестницей и невысоким полукруглым сводом, сложенном еще в стародавние времена из огромных кирпичей, отец Игнат спускался к погребам в недрах Соборной горы. Не привыкший к ношению защитных костюмов, он постоянно спотыкался, рискуя скатиться к цели своего путешествия – небольшим, но прочным гермодверям. В свои сорок лет он испытал в жизни многое, но увиденное на поверхности основательно поколебало его веру. Настолько, что даже затуманило разум и заволокло дымкой очи. Наконец казавшиеся бесконечными ступеньки закончились, и он с облегчением ударил кулаком в металлическую преграду.
Освободившись с помощью молодых дьяков от защитного костюма, он надел на себя услужливо протянутую черную рясу и крест. В огромном помещении вот уже месяц без перерыва шла служба. Сменяя друг друга, священнослужители отпевали невинно убиенных и неустанно замаливали грех великий, легший тяжким грузом на плечи выживших. Перекрестившись, батюшка устало прошел через молельный зал в келью, где его терпеливо ждал, сидя в стареньком кресле, Владыка Пантелеймон – сухонький старик со всклокоченной седой бородой, но наполненными какой-то неземной жизненной силой и благодатью глазами. Посмотрев на вошедшего, позволил припасть устами к руке, после чего осенил его крестом.
– Что поведаешь мне, сын мой?
– Ваше преосвященство… Храм разрушен. Город разрушен. Мир разрушен, – и с тоской в голосе подробно описал все то, что он видел на поверхности. Пока лилась речь отца Игната, старец молчал, грустно глядя на лик Спасителя на стене кельи, после чего, переведя на батюшку взгляд, участливо спросил:
– Ты удручен, сын мой? Мне кажется, что увиденное тобой на поверхности поколебало твою веру.
– Да, Владыка. Почему Бог отвернулся от нас? Нужны ли мы кому с нашей верой после Судного дня?
Старик долго молчал, обдумывая, с чего начать. Эти же вопросы терзали и его душу, но сомнений у него не было.
– Сын мой, как ты можешь сомневаться в деяниях божьих? После того, как на тебя сошло благословение Его и ты получил знак Его о грядущем лихолетье. Ведь только благодаря этому мы успели спасти святую реликвию нашу «Одигитрию». Ты же видел, что с того дня и по сей она мироточит. Сами спаслись и спасли самое ценное – детей наших из православной гимназии. Ты спрашиваешь, почему Он от нас отвернулся? Нет, не отвернулся Он от нас, а послал нам суровые испытания. Но истина в том, что не посылает Он нам испытаний, которых мы не в силах преодолеть. И Бог с нами, пока мы живы.
Игнат стоял понурив голову, но слова старца будто наполнили его душу новой силой.
– Спасибо, Владыка, за поддержку и прости за минуты слабости.
– Иди с Богом, сын мой. Бог простит. И помни, не одни мы в вере.
* * *
– А что было дальше? – Максима так увлекла история отца Игната, что он забыл о своих проблемах. Точнее, не забыл, а показались они ему такими мелочными и незначительными, что и сравнивать их было нельзя.
– Дальше ты, наверное, знаешь. Увидел я как-то при выходе на поверхность дым на юге города и понял, что там люди живут. Собрали мы детей, укутали во что нашли и привели сюда, – отец Игнат даже немного помолодел, вспоминая былое.
– А этот… начальник ваш… Пантелеймон. Он же не пришел.
– А владыка к тому времени почил. Сердце не выдержало. Мы его там оставили. Пускай Успенский собор будет ему усыпальницей – он это заслужил, – отец Игнат помолчал. – Очисти сердце от груза и гнета, сын мой. Наслышан я, что завтра на войну тебе… Нельзя с тяжестью на душе в бой идти. Послушай совет старика. Пусть идет, как идет. Люди меняются. Алина твоя поменяется, ты поменяешься. Время все рассудит, тогда и примешь решение.
– Спасибо вам, батюшка, – Максим встал. – Пойду я, действительно после разговора легче стало. Еще раз спасибо вам.
– Иди с Богом, сын мой, – отец Игнат поднялся и перекрестил Максима.
Глава 26
Вояж в тумане
Как можно любить его – это белое непроглядное марево. Максимыч никогда не понимал Латышева с его аллегориями, мол, как в молоке купаешься: «Походил часок в тумане и помолодел, как Царь-батюшка из детской сказки». Какое там! Хоть глаз выколи, собственной протянутой руки не разглядеть. Он все съедает: и звуки, и предметы, и даже ощущения. Ничего не чувствуется, кроме сырости. «Фу, как мерзко!» Сталкер провел мокрой перчаткой по скользкому от влаги «комбезу». Черт его знает, что может высочить из этой белой мглы. Тогда точно помолодеешь, когда помрешь молодым, если тебя какая-нибудь тварь схрумкает и не подавится. Так и запомнят тебя молодым и красивым – в этом смысле, конечно, да. «Вот какого черта я выперся так рано?»
