— Всем жаль, Валя ведь крепким был… казался… Ничего не предвещало.
Ага! Интересно. Неожиданная смерть после неожиданного выхода из игры. Один исчез, второй на кладбище… Я едва не подпрыгнул от возбуждения.
— Как Валентин Борисович умер?
— Сердце. Поехал к дочери в Москву и умер.
— В Москве?
— В поезде, в «Сапсане». — Старушка заговорщицки понизила голос. — Говорят, «Сапсаны» эти только и знают, что людей гробить. Перегрузки там такие, что даже молодые не выдерживают, чего уж о нас говорить, о стариках?
— Я тоже об этом слышал, — в тон подтвердил я. — И ещё читал, что учёные установили, будто сорок миль в час — оптимальная скорость для людей, выше нельзя.
— Вот и я о том же.
Старушка оттёрла меня от двери, и стало ясно, что в подъезд мне не попасть. Впрочем, теперь я в него не стремился. Если господин Снегирёв связан с происходящим, то в квартире я ничего не найду: за две недели можно убрать все следы. Если не связан, там тем более делать нечего.
— Жалко, что с патентом не получилось, — вздохнул я. — Клиент будет недоволен.
— К Валиной дочери обратитесь, — посоветовала старушка.
— Придётся. — Я помолчал, обдумывая, говорить ли «до свидания» или сойдет и так, и неожиданно спросил: — А когда Валентин Борисович умер?
У меня бывает такое: тишина, тишина, тишина — и вдруг правильный вопрос. Что делать — гений. Уточняю на тот случай, если вы забыли: упорный гений.
— Какого числа?
— Восьмого апреля.
Мы возвращались в Москву вместе, только я во втором вагоне, а он в первом. Точнее, возвращался только я, а Валентин Борисович, судя по всему, бежал. Или у меня разыгралась фантазия и у отправившегося к дочери старика действительно не выдержало сердце? Что произошло в первом вагоне «Сапсана», пока я обдумывал поведение Кега во втором? Убийство или несчастный случай?
И чем меня удивят остальные игроки?
* * *
Межотраслевая генно-седативная лаборатория корпускулярных технологий ФПП
Москва, Малый Власьевский переулок,
21 апреля, четверг, 17.45
Несложная аббревиатура ФПП расшифровывалась просто: Фонд Прорывных Проектов, а его мудрым основателем, щедрым спонсором, бессменным директором, ведущим разработчиком и единственным сотрудником числился Леонид Пантелеймонович Клопицкий, секретный учёный, доктор наук и просто хороший человек. Выглядел Леонид Пантелеймонович скромно, а изредка — когда по причине благоприобретённой рассеянности не замечал пятен на галстуке, рубашке или брюках — даже затрапезно. Славился вежливостью: с соседями обязательно раскланивался, собачек соседских не пинал, котиков не травил. Славился приступами задумчивости: иногда замирал в тени подходящего тополя да предавался размышлениям о чём-то важном, забывая даже кофе прихлёбывать из бумажного стаканчика… Другими словами, был господин Клопицкий типичным учёным самого что ни на есть ботанического склада, и потому многие соседи никак не могли взять в толк, благодаря чему ухитряется он удерживать за собой лакомый домик в историческом центре исторической Москвы. Да что там удерживать: Леонид Пантелеймонович не только работал, но и жил в маленьком особняке, вызывая зависть у многих не бедных и не слабых людей. Несколько раз нанятые не бедными и не слабыми людьми бандиты и юристы пытались выбить скромного учёного с завидного объекта недвижимости, но всякий раз что-то мешало. Тем бандитам, что поглупее, помехи создавал молчаливый помощник Леонида Пантелеймоновича — гигантских размеров мужчина с непроницаемым, будто у вмёрзшего в лед картёжника, лицом. Размеры мужчины по имени Трофим поражали воображение, и кто-то всерьёз рассказывал, что одну из непутёвых бандитских голов телохранитель скромного учёного попросту раздавил в ладонях. Теми же бандитами, что поумнее, особенно обладателями юридического образования, занимался кто-то ещё, но дело своё этот «кто-то ещё» знал настолько хорошо, что вот уже несколько лет господину Клопицкому неприятные визитёры не досаждали. В результате чего генно-седативные технологии мощно, по-прорывному развивались на корпускулярном уровне. Наверное.
Но не только стяжатели портили скромному учёному настроение…
— Мля, он настоящий? — осведомился Кувалда, вытаращившись на молчаливого Трофима.
— Смотря что ты имеешь в виду под словом «настоящий», — негромко ответил Леонид.
Усложнять великий фюрер не стал:
— Он фвигается?
— Ага.
— Мля… Значит, настоящий.
Вне всяких сомнений, Кувалде доводилось видеть големов. И не раз. И весьма разнообразных, поскольку мастера Тайного Города отличались завидной фантазией. Однако кукла Клопицкого запала дикарю в душу. То ли гигантский рост приглянулся, то ли отсутствие волос, то ли многочисленные чёрные татуировки — к ним Красные Шапки испытывали особенную слабость. Правда, себя дикари разрисовывали обычным способом, а над големом скромного учёного трудились специалисты по магическому татуажу, но эта деталь от внимания великого фюрера ускользнула.
— Как зовут?
— Трофим.
— Почему?
— Потому что трофей, — доступно объяснил Лёня.
— Почему он сам не ответил, спрашиваю? — перевёл со своего на понятный Кувалда.
— Немой.
— А чей? — мгновенно заинтересовался одноглазый фюрер. — У кого отжал?
— Голем немой.
— Я понял.
Клопицкий осмотрел голову собеседника долгим, немного жалостливым взглядом и сделал необходимое уточнение:
— Немой значит не говорит.
— Не говорит, чей?
Великому фюреру настолько понравилась кукла, что он совершенно не прислушивался к неустраивающим ответам и напролом двигался к вожделенной цели: хитрыми разговорами заполучить качественного голема в единоличное распоряжение. Почему Кувалда решил, что цель достижима, осталось загадкой.
— Если он ничей, почему ты его себе оставил?
Лёня понял, что разговор заходит в тупик, и решил внести в него свежую тему:
— Арт, — резко, но по-прежнему негромко произнёс Клопицкий, и в следующий миг рядом с головой говорливого гостя в стену вонзился чёрный навский нож. Откуда Трофим его извлёк, никто из присутствующих не заметил.
— Осторожнее! — взвизгнул великий фюрер.
— Сработал датчик бессмысленных переговоров, — вежливо сообщил учёный. — Ты превысил лимит…
— А нормальные слова ты знаешь? — осведомился Шапка, косясь единственным глазом на торчащий из стены клинок.
— Конечно, — машинально ответил Клопицкий.
— Тогфа зачем не говоришь?
У Лёни отвисла челюсть. И ещё ему показалось, что брови Трофима удивлённо поползли вверх, но так, наверное, только показалось.
