День вообще-то жаркий, парит, как перед грозой, и солнце
светит особенно ярко. На противоположном берегу озера зеленеет трава, там
мотыльки и стрекозы, деревья у самой воды, но солнце в зените, и все озеро
спешно прогревается жарким теплом.
Особенно теплый верхний слой, будто парное молоко, а вот
если опустить ногу, там уже чувствуются холодные воды, и Барвинок поплавала
немножко медленно и спокойно, держась на самой поверхности, а потом так же
медленно пошла к берегу, чувствуя себя чистенькой, как рыбка.
Остановившись в воде до колен, придирчиво провела ладонями
по коже, гладкой и ровной, как круто сваренное и очищенное яичко, все чисто,
красиво отбросила за спину волосы и распрямила плечи, так ее маленькая грудь
выглядит крупнее. Этот гад должен смотреть вон из тех кустов, оттуда вид лучше
всего, ветви опускаются прямо к воде, даже заходят краешком в озеро, пустив
корни по песчаной косе.
Солнце по-мужски жадно и нетерпеливо целует ее нежную белую
кожу, останутся некрасивые красные пятна, Барвинок выходила из воды, двигаясь
медленно и грациозно. Как только увидит его, ахнет, начнет закрываться ладонями
и кричать возмущенно, что это нечестно, он же сказал, что подглядывать не
будет, ну что за свинство, почему все мужчины такие, порядочной девушке нельзя
искупаться без наблюдателей…
Мысленно проверила, прямо ли спина, обнаженной недостатки
скрыть трудно, но у нее все в меру, только груди маловаты. Другие девушки в
таких случаях подкладывают в платье свернутые платочки, но она никогда так не
делала, это же подстраиваться под мужские вкусы этих свиней, а такое
недопустимо… хотя, конечно, хотелось бы, чтоб эти штуки были покрупнее. Хотя бы
вдвое. Втрое еще лучше…
Она поднялась на сухое, где на камнях сохнет, но все еще не
высохла ее одежда. Краем глаза бросила взгляд на то место, где должен таиться
наблюдатель… Сердце дрогнуло, там пусто, а трава даже не примята мужскими
сапогами. Кузнечики скачут по вершинкам стеблей непотревоженно, бабочки пьют
сладкий сок из цветов, гудят довольные, как медведи, шмели…
Встревоженная и недоумевающая, она натянула мокрую рубаху и
поднялась на берег.
Далеко за массивными стволами мелькают, часто исчезая,
багровые блики. Она пошла в ту сторону, начиная почему-то сердиться, деревья
расступились, на уютной полянке рвется ввысь пламя костра. Крупные красные угли
уже вываливаются из горящих поленьев, что значит, горят давно, а толстые сучья
в огонь подбрасывают постоянно.
Олег уже отгреб в сторону россыпь багровых углей и
поворачивает над ними куски мяса на очищенных от коры прутьях. Рядом на плоском
камне распростерся широкий лист лопуха, а на нем целая горка еще горячих
коричневых ломтиков, от которых такой удивительный запах…
– Что-то долго, – проворчал он, – еще чуть, я
бы все тут пожрал сам.
– Какой ты… быстрый, – выдавила она с таким
разочарованием, что самой стало горько во рту, будто пожевала лист
полыни. – И шкуры снял, и разделал, и поджарил…
Он наконец оторвал взгляд от быстро темнеющих ломтей мяса.
– Да и костер успел. У меня богатая практика… Ух ты!
Она встрепенулась, наконец-то заметил, что намокшая рубашка
облегает ее тело так, словно той нет вовсе, очень удобно: и приличия соблюдены,
и показать себя можно.
– Что? – спросила она с живейшим интересом.
– У тебя хорошая фигурка, – сказал он с изумлением
и окинул ее оценивающим взглядом, словно готовился тоже разделать и самые
лакомые кусочки поджарить сразу. – Никогда бы не подумал… Ого, даже сиськи
есть! Правда-правда! Вон там они… вроде. Даже две! Это вот то у тебя они самые,
правда?
Она стиснула зубы, начиная ощущать, что в мокрой рубашке
вообще-то прохладно, даже холодно, дрожь пробирается в тело, а зубы начинают
постукивать.
Рубашка все так же плотно облегает ее тело, обрисовывая
каждую жилку и каждую выпуклость, как и впуклость, но сейчас остро захотелось,
чтобы повисла на ней широким колоколом.
– Благодарю, – буркнула она. – Ты умеешь
говорить женщинам приятное.
– Правда? – спросил он польщенно. – Я слышал,
надо говорить это самое, которое приятное… даже если его нет, вот и того…
следую.
Она с превеликим достоинством села не напротив, а то поза
слишком откровенная, рубашка все-таки коротковата, и не рядом, а то этот гад
может подумать, будто она не против некоторого сближения, а на строго
отмеренном воспитанием расстоянии, чтобы дружба дружбой, если она даже есть, но
не ближе, чем на дистанции вытянутой руки.
– Люблю зайчатину, – сказал он. – Что-то в
ней особенное…
Она взяла предложенную часть тушки, обожгла пальцы и
перебрасывала с ладони в ладонь, пока не сумела ухватить за торчащую косточку.
Мясо в самом деле тает во рту, она жадно откусывала и, стараясь жевать красиво
и с закрытым ртом, бросала на него короткие взгляды. Неужели в самом деле не
только не подсматривал, но даже ни разу не привстал, чтобы пойти и посмотреть…
и даже мыслей таких не было? Нет, мысли наверняка были, но другие бы не
утерпели, а вот этот…
Острая мысль ужалила, как плеча. А что, если ему было
неинтересно? Что, если ему и не хотелось посмотреть на нее голенькую? Или, как
мама говорила, обнаженную?
– Ну давай, – сказала она.
Он посмотрел с удивлением.
– Что?
– Бахвалься, – пояснила она.
– В чем?
– Что предупреждал, – выпалила она зло, – а
я, как дура, не послушалась и пошла прямо в болото! Что на тебя напали
разбойники, а ты их всех перебил… Или просто побил. Что ты вот такой герой, что
ты вообще…
Он хмыкнул.
– Было бы чем хвалиться. Что ты пошла в болото, это же
ясно, женщина. Что побил этих дурачков… А как иначе?
– Могло быть иначе!
– Правда? – переспросил он с недоумением. –
Гм… Интересно…
– Они ждали нас? – спросила она. – Вообще у
них там засада?
Он кивнул, лицо мрачное, сжал и разжал кулаки. Она ждала,
что после таких сокрушительных ударов там хотя бы лохмотья кожи на костяшках,
однако суставы пальцев лишь недобро покраснели.
– У кого мозоли на ладонях, – сказала она
саркастически, – а у кого на кулаках.
– Это не мозоли, – ответил он. Посмотрел на пальцы
задумчиво, покачал головой. – Хотя, может быть, уже в самом деле…
Она ощутила тихую радость от маленькой победы, он признал ее
правоту, как же это сладостно, за такое готова простить ему многое, почти все,
не такой уж он и грубый кабан, иногда что-то в нем проглядывает и почти
человеческое…
Он посмотрел на нее задумчиво, взгляд потеплел, но вместе с
тем посерьезнел. Ей показалось, что пытается сформулировать какую-то сложную
мысль, уложить в понятные слова, наконец он проговорил деревянным голосом:
