– Придет, – прошипела она зло. – Мы своего
добьемся!
– Кто это «мы»? – буркнул он. – Женщины
вполне довольны, что сидят дома.
– Не все, – возразила она. – А в мире, если
для тебя это новость, решается не большинством голосов!
– Тьфу-тьфу, – сказал он. – Надеюсь, такое
время никогда не наступит… Ладно, раз уж попала, надо выбираться.
Она сказала язвительно:
– А ты знаешь как?
– Конечно, – ответил он.
Она фыркнула.
– Тогда почему сидел? Меня ждал?
Она надеялась, что так и ответит, но он лишь пожал плечами.
– Нужно было убедиться, – ответил он
обстоятельно, – туда ли меня бросили, куда хотел.
– И что, убедился?
Она надеялась, что хоть сейчас ее голос прозвучит язвительно,
а не жалобно, но волхв все равно не заметил, поднялся и ощупывал стены, что-то
мычал, сопел, шлепал губами, чесался в задумчивости.
– Ага, – проговорил он наконец, – ага…
– Что «ага»? – перепросила она. – Убедился?
Или меня ждал?
– Точно, – подтвердил он отстраненным голосом,
словно большая часть его работала в другой комнате. – Явился вот и сказал:
вяжите меня, братцы. Проверю: придет ли меня выручать? Если придет, женюсь…
может быть.
Она в великом возмущении даже задергалась в цепях.
– Что? Да как ты посмел?.. Да я тебе и пальцем не
позволю… да ты самый гнусный… Да будь ты последним мужчиной на свете…
Она еще многое говорила, он слышал ее чирикающий голосок, но
слова скользили мимо, еще видел, как она возмущенно размахивает скованными
передними лапками, то как хомяк в брачном танце, то подобно старательно
взлетающему птенчику, но сам уже всматривался в слабо мерцающий рисунок на
тяжелых глыбах.
Барвинок умолкла озадаченно, переводила взгляд то на Олега,
то на странное явление, наконец прошептала:
– Это твои амулеты творят?
Он покачал головой.
– Я думал, это ты играешься.
– Я? С чего бы я?.. Нет, это ты!
Он буркнул:
– Конечно, не я.
– А кто?.. Если и не я?
– Может быть, – проговорил он, – кто-то
пожелал посмотреть на нас?
Она возразила:
– Это можно сделать и незаметно!
– Тебе виднее, – сказал он. – Но, может, он
по-другому не умеет. Ладно, пусть смотрит…
Он закрыл глаза и притворился, что спит. Она тоже затихла,
хотя глаза не закрывала. Сияние постепенно померкло, а когда все камни в стенах
стали прежними, он медленно поднялся, подвигал плечами. Она широко распахнула
глаза, сейчас это уже не волхв, не искатель истины, этот человек старательно
пробуждает в себе воина, разжигает в себе гнев, даже ярость, в глазах
загорелись искры, от них вспыхнуло пламя, лицо стало суровым и жестким,
неумолимым.
Она притихла, как робкая мышка. Такому, как он сейчас, лучше
не попадаться. И, конечно, не перечить…
Олег подошел к решетке и требовательно постучал. Стражник
появился не скоро, в одной руке копье, в другой жареная куриная лапа. Он смачно
хрустел косточками, на пленника посмотрел со злобной угрозой.
– Тебе чего?
– Принеси и мне курицу, – велел Олег. – И
побольше. У меня здесь дама.
Стражник хохотнул, взял курицу в зубы, а копье перевернул
тупым концом вперед и покрепче сжал обеими руками.
– А вот этого не хочешь?
Он с неожиданной ловкостью выбросил руки вперед. Толстый
конец древка должен был ударить пленника в живот, однако волхв ухитрился в
последний миг сдвинуться, сам ухватил копье и дернул на себя. Стража, не
ожидавшего такого подвоха, с силой бросило вперед. Решетка дрогнула от удара,
Олег одной рукой ухватил его за голову и дернул на себя.
Барвинок вскрикнула от отвращения. Толстые прутья чуть раздвинулись
от такой жестокости, но уши стражника остались на решетке, а сам он, с головой
по эту сторону, опустился на колени и сомлел от болевого шока.
Олег снял с его пояса связку ключей, одним движением отпер
замок на решетчатых дверях, потом быстро отыскал еще один и снял цепи с рук
Барвинок.
Она, не веря своим глазам, ринулась за ним следом.
– За той дверью еще трое, – предупредил
Олег. – Там караульная. Так что не шуми.
Она прошептала:
– Я совсем тихая…
Он снял с пояса стража меч и нож, подумал и взял в руку
копье.
– Ерунда железо, – заметил он, – это у
начальника стражи меч настоящий стальной.
Несмотря на изумление легкостью и простотой, как он все
проделал, она не удержалась от ехидства:
– Так чего взял себе этот?
– С ним быстрее получу тот, – пояснил он
покровительственно, как прибитенькой дурочке.
Даже здесь холодно и сыро, но она ощутила, как ее бросило в
жар. Тяжелые гранитные глыбы проседают под собственной тяжестью, расплющивая не
только проложенный между ними мох, но и друг друга, стены блестят от оседающей
влаги, но волхв идет спокойно, ни одного суетливого движения, а лицо такое,
будто и сейчас думает о судьбах племен и народов.
Из-за двери караульной донеслись грубые мужские голоса,
взрывы хохота.
Он покачал головой.
– Всякая жизнь творит собственную судьбу.
Она прошипела:
– Ты можешь хоть сейчас не умничать?
– Не могу, – ответил он с достоинством.
– Почему?
– Я умный, – ответил он очень серьезно.
Она сказала злобно:
– Я тоже могу сказать про судьбу, что она не парит, как
орел, а подкрадывается, как крыса.
– С мечом в руке, – согласился он. – Но ты не
жалуйся на судьбу. Ей, может быть, с тобой тоже не очень приятно.
Он произнес это так, что никакого сомнения, кого называет
судьбой, она в ярости только смотрела, как он рванул дверь караулки и, только
что медлительный и задумчивый, ворвался в нее, словно превратился в вихрь.
Она еще слышала смех, бросилась к двери, пальцы стиснуты в
кулаки, а когда перескочила высокий порог, Олег, уже снова неспешный и
величавый, как царь на престоле, осматривается посреди помещения, а среди
перевернутых вместе со столом табуреток ворочаются, затихая, грузные мужчины в
железных латах поверх кожаных доспехов.
К ее ногам подкатился кубок, из распахнутого зева продолжает
выливаться слабеющая струйка вина. Барвинок вздрогнула и только сейчас
сообразила, что из людей на полу хлещет почти такое же, потому мужчины любой
кровавый бой обожают сравнивать с пиром, где упились так, что и не встали, а
вино расплескали по полу, по стенам, смотреть… гм… приятно, мол, погуляли!
