– Ну почему, – прошептала она, – ты такой
упрямый, гад?.. Как я теперь жить буду?.. Ты мне всю жизнь испортил, сволочь…
Он еще дышал, лежа на спине, изо рта медленно выползает
красная струйка, но не мог шевельнуть и пальцем, в бессилии смотрел, как она
всматривается в его лицо, тоже едва дыша, изнуренная, исхудавшая, глаза
воспаленно блестят, скулы заострились, а губы стали совсем серыми.
– Вот… – сказала она хрипло, – ты и повержен…
и что делать теперь мне?
Он смотрел снизу вверх, руки беспомощно раскинуты крестом,
лицо тоже худое, только зеленые глаза горят необыкновенно ярко, а
огненно-красные волосы, словно живое пламя, шевелятся под легким ветерком.
– Ты сильнее, – едва слышно прошептал он хриплым
задыхающимся голосом, кровь изо рта потекла сильнее, – чем я думал…
– Ты тоже, – выдохнула она, – но ты
повергнут, проклятый!
– Да…
– И ты умрешь!
Его губы медленно разомкнулись.
– Похоже…
Она вытащила из ножен острый кинжал, опустилась коленом на
его широченную грудь, лезвие блеснуло перед зелеными глазами.
– Но ты еще можешь спасти свою шкуру.
Он неотрывно смотрел в ее синие, как небо, глаза. Вот так,
снизу вверх, можно представить, что это небо просвечивает через ее кудрявую
головку.
– Я бы не отказался, – проговорил он с трудом,
грудь едва приподнималась под ее коленом. – Моя шкура… хоть и дырявая, мне
дорога. Как реликвия.
– Ты должен поклясться… ты должен поклясться, что
перестанешь преследовать магов, колдунов и волшебников!
Он переспросил:
– Значит, можно будет убивать только чародеев? И всяких
там ведьм?
Она сердито повысила голос:
– Не в твоем положении торговаться! Ты должен дать
клятву, что прекращаешь преследовать все, что связано с магией. Абсолютно все!
Он долго молчал, смотрел в ее прекрасное лицо. Барвинок,
забеспокоившись, приложила острое лезвие кинжала к его горлу.
– Да, – шепнул он с трудом, – ты права, это
довод. Но я, увы, человек идеи. Я не могу дать такую клятву. Вся моя жизнь
станет бессмыслицей.
Она сказала с нажимом:
– Ты сам выбрал смерть.
– Да, – ответил он тихо, – да.
Давление острого металла стало сильнее. Он ощутил, как
лопнула кожа, теплая струйка побежала, щекоча, начала собираться в ямочку между
ключицами. Она смотрела в его зеленые глаза, с него течет кровь, но
чувствовала, как помертвело ее лицо.
Рука ее дрожала, грудь часто поднимается и опускается, а
губу, чтобы не разреветься, больно прикусила.
Волхв не двигался, острое колено перестало давить ему на
грудь, Барвинок поднялась, все еще с кинжалом в руке, кончик пламенеет, окрашенный
его кровью.
Глаза ее с ненавистью обшаривали его каменное лицо.
– Ты… ты… не человек!.. Ты гад, ты сволочь, ты
мерзавец, ты подлец и негодяй…
Запруда в глазах прорвалась, слезы побежали по щекам,
обжигая кожу. Волхв не двигался, глаза невидящим взором смотрят в небо, а
красная струйка изо рта начала иссякать. Она присела рядом и, не помня себя,
поцеловала в неподвижные губы. Слеза обрушилась ему на лицо, следом закапали
еще и еще. Она чувствовала, как ее трясет в судорожном плаче, пыталась
остановиться, не получается, потом решила выплакаться, выреветься, вдруг станет
легче, как говорят, хотя, похоже, всю жизнь оставаться с этой тяжестью на
сердце.
Застывшие глаза смотрят без укора, но все равно она провела
ладонью по лицу, закрывая ему глаза, и так осталась на коленях, подавленная и
сокрушенная.
Сколько прошло времени, не знала, но нет сил встать и уйти,
вообще нет сил ни на что, только вот так бездумно сидеть, чувствуя внезапную
страшную гнетущую пустоту.
Над головой пронеслась стайка весело чирикающих птиц, в
траве вовсю верещат кузнечики. Что-то шуршит, скребется, в сторонке прошел
деловитый толстый хомяк, поддерживая отвисающие щеки лапками, далеко за лесом
провыл волк.
Надо похоронить, мелькнула вялая мысль. Скоро придут звери,
и хотя мертвым все равно, но нехорошо вот так оставить…
Она сделала движение подняться, тело тяжелое, как гора, в
этот момент ресницы волхва затрепетали, веки раздвинулись.
На нее взглянули зеленые глаза. Бледные губы шевельнулись,
но она не расслышала, шепот прозвучал едва-едва.
– Ты… – прошептала она, – ты… жив?.. Ты
сможешь жить?
Он ответил тихо:
– Я – смогу.
Она не успела в горестном недоумении и непонятной радости
уловить зловещий подтекст, его бледное лицо порозовело, красиво вырезанные
ноздри хищно раздулись.
– Добей, – проговорил он, – пока еще можешь.
Она покачала головой.
– Не могу.
– Зато я, – ответил он громче, – могу.
Приподнимаясь с неожиданной легкостью, он толкнул и
моментально навис над нею, а она, распростертая на траве, смотрела во все глаза
в суровое лицо, в голове дикая смесь из облегчения, радости и недоумения, но
почему-то нет ужаса, даже страха.
– Что скажешь теперь, – проговорил он, –
предательница?
– Я не предательница, – ответила она тихо. –
Я с самого начала твой враг. Но ты силен просто… несказанно. Я сперва хотела
узнать твои слабые стороны. Или дождаться, когда истощишь амулеты.
– Ну, – произнес он насмешливо, – истощил.
Где твой завершающий удар?..
Она все смотрела в его глаза и смутно удивилась, что страха
нет, а только тихая радость, что не убила, что он жив.
– Ты победил, – ответила она, – теперь твой
удар. Будь милосердным, не мучай.
– Не-е-е-ет, – возразил он, – так легко не
отделаешься! Я буду мучить тебя долго, всю жизнь. Думаешь, провела деревенского
дурачка, да еще так просто? Ишь, принцесса на дереве в окружении стаи чудовищ,
вот-вот разорвут!
Она сказала слабо:
– Я не принцесса.
Он буркнул:
– Да какая разница?
Ее ресницы захлопали, во взгляде проступила непривычная
беспомощность.
– Как это…
– Ты вполне на нее тянешь, – пояснил он терпеливо,
как разговаривают с детьми и красивыми женщинами. – Чуть поярче тряпок
нацеплять, и вполне, вполне.
– Спасибо…
– …но стреляного воробья на мякине не проведешь. Я
насмотрелся этих беспомощных девиц, что почти всегда служат приманкой…
– Почти, – уцепилась она за словцо, – значит,
не всегда?
