Она поджала губы.
– Конечно, не я. Но почему я должна делать хуже?
– Больно ручки белые, – сказал он
неодобрительно. – И нежные. Ты вообще ни за что не бралась. Тебя няньки
одевали и раздевали. Даже от солнца прятали.
Она молчала, смотрела, как он разламывает краюху хлеба,
режет сыр, движения точные, экономные, полные сдержанной горделивой силы. У
слабых мужчин суетливости больше, а у этого ни одного лишнего жеста.
– Почему не носишь меч? – спросила она и
вспомнила, что уже спрашивала.
Он не стал указывать, что у нее что-то с памятью, снял с
пояса гуся. Она настороженно смотрела, как он умело обдирает кожу, потрошит и
вообще готовит для насаживания на вертел.
– Просто не ношу, – ответил он наконец.
– Почему?
– Не люблю, – ответил он мрачно. – Мечом
можно убить.
Она сказала саркастически:
– А твоей палкой?
– Тоже можно, – ответил он мирно, – но острое
железо наносит раны. Слишком легко. А палка… только ссадины да кровоподтеки.
Чтобы убить – надо постараться. И очень захотеть. А меч… убивает слишком легко.
Она возразила:
– Но и мечом можно плашмя, как дубиной!
Он покачал головой, глаза стали печальными.
– Слишком велик соблазн… не плашмя. Да и вообще меч в
руке – соблазн. Нехороший.
Пока он ломал сучья и бросал в костер, она осмотрела его
посох. Как бы ни уверял в миролюбии, мол, у него не меч, а эта безобидная
штука, в умелых руках эта оглобля куда опаснее меча. Во-первых, намного
длиннее, во-вторых, больше возможностей: можно и легким кровоподтеком украсить,
можно и голову вдрызг, как глиняный горшок. А меч, увы, если рубит, то рубит.
Потому мечами, мелькнула у нее неприятная мысль, вооружают
простых воинов. Мечом пользоваться просто, а вот чтобы таким шестом… гм… надо
быть и очень сильным, чтобы убивать с одного удара, и поупражняться дольше. Она
снова украдкой смерила взглядом его плечи и спину. В этой волчовке не видно
мышц, он, как нарочно, их скрывает, но теперь, когда дважды расшвырял
разбойников, можно догадаться, что есть, есть…
Она спросила с интересом:
– Зачем тебе столько амулетов?
– Я волхв, и я запасливый, – сообщил он.
– И все настоящие? Или есть для красоты?
Он посмотрел с недоумением:
– А что, бывают и такие?
Она кивнула с чувством полнейшего превосходства, улыбнулась
одними глазами, у нее это всегда получается просто очаровательно, пусть этот
гад получит под дых.
– Некоторые, – сообщила она покровительственным
тоном, – цепляют вот так побольше просто для важности. Чтобы все видели,
какие они… защищенные.
Он подумал, сдвинул плечами.
– Ну, наверное, есть смысл носить и такие, ты права. Но
у меня в самом деле настоящие. Вот этот, к примеру, предупреждает об опасности.
Даже когда я сплю, стоит кому-то подойти ко мне с обнаженным ножом или мечом,
сразу же будит… А просыпаюсь я очень быстро.
Она зябко повела плечами. Страшно и представить, что
натворит, когда проснется среди ночи и решит, что вокруг враги.
– Амулетов все меньше, – сказала она
горестно. – А еще они все слабее… Почему прекратились магические дожди, остались
только простые? Сколько бы людям можно было сделать добра…
Он хмыкнул, но смолчал, лишь ломал и подбрасывал в огонь
короткие сухие палочки. Она помолчала, спросила тоскливо:
– Знать бы, вернется ли когда-то такое время…
– Какое?
– Чтобы снова прошли магические! А лучше, чтобы они шли
так же часто, как обычные. От магических трава оживает точно так же. Это мы
знаем, что в такой воде есть магия, а народ пользовался ею всегда, как простой.
Он помолчал, буркнул:
– Когда-то пройдет снова.
– Когда?
– Лет так тысяч через десять, – ответил он с
кривой усмешкой. – Или через сто.
Она ахнула.
– Сто тысяч лет?
– Да.
– Почему?
– Наш год, – напомнил он равнодушным
голосом, – для богов что день. А то и минута. Дождик через каждые сто
тысяч лет – это все равно для них что раз в неделю для нас.
Она сердито поджала губы, глаза рассерженно сверкали в
отблесках костра.
– Я тебе не верю!
– Правильно делаешь, – сказал он спокойно. –
Люди всегда верят тому, чему хотят верить, а при чем тут истина? Она может
оказаться горькой, острой, неудобоваримой. Спокойнее, да и приятнее верить, что
вот будешь идти по дороге… глядь – старый медный кувшин торчит из песка! Если
вытащить и попробовать оттереть от грязи, появится могучий джинн и скажет, что
отныне он твой раб и будет выполнять все твои желания…
Она отшатнулась, смотрела на него расширенными глазами.
– Ты знаешь эту историю?
Он скривился.
– Да кто не знает… Наперебой рассказывают друг другу.
Взахлеб. Помню, один при мне перестал даже пахать, выпряг вола, лег под
деревом, закинув руки за голову, и начал мечтать, что сделает, когда найдет
такой кувшин… Даже не если найдет, а когда найдет!
Она посмотрела с неуверенностью:
– А что плохого, если усталый человек помечтал чуток?
Он пожал плечами.
– Я сказал, что плохо? Нет. Просто его соседи
продолжали пахать. Поняла?
Оранжевые языки плясали над толстыми прутьями, что медленно
превращаются в пурпурные угли, лицо Барвинок в багровых бликах неуловимо быстро
меняется, а когда Олег подбросил новую порцию хвороста, и огонь ухватил их
жадно, словно озарилось внутренним светом.
– А кто ты? – спросил он. – Почему в лесу на
дереве? Ты там живешь?
– В дупле? – изумилась она.
– Ну, может быть, – предположил он, – у тебя
там гнездо…
– Я лекарь, – объяснила она надменно и вздернула
голову, – шла в деревню, где все заболели.
Он кивнул.
– Все так. Но как вдруг стала лекарем? Это дело не
женское. Женщины лечить не умеют. А ты вообще неженка.
– Это я неженка?
Он покрутил головой.
– Погоди-погоди. Со мной не хитри. Или молчи, или реки
правду.
Она посмотрела испуганно.
– Почему?
– Я вижу, – пояснил он с самодовольством, –
когда человек врет. У него такое лицо…
– Какое?
Он усмехнулся.
