– Никого, – подтвердила она. – Правда, Остап
утром преставился, но он, говорят, удавился куском мяса…
– Ну и хорошо, – сказал Олег, – что
последний. Можно компота?
Хозяйка улыбнулась.
– Для вас можем принести даже вина! У старосты целый
бочонок.
– Вина не надо, – ответил Олег. – Правда,
если Барвинок жаждет напиться на радостях…
Хозяйка улыбнулась и вышла, не дожидаясь ответа лекарши. Ее
вкусы знают, понял Олег, хорошо быть везде желанным человеком. Впрочем, в мире
людей кто-то должен делать и очень нежеланную, но необходимую работу…
Барвинок сердито сопела, но ела с аппетитом, только зло
косила в его сторону глазом, больно умильно смотрит, будто подобрал голодающего
облезлого котенка, налил в мисочку молока и радуется, жрет он, жрет, значитца,
не издохнет…
Во дворе у коновязи бьет копытом и с недоверием косится
огненным глазом рослый конь с роскошной гривой и широкими массивными копытами.
Олег протянул ему на ладони сахар, конь подумал, осторожно взял мягкими
бархатными губами.
Олег похлопал великолепное животное по шее.
– Не грусти по селу, подружимся. Зато увидишь земли,
помимо этой деревни.
Барвинок смотрела, как он принялся седлать коня, когда
только и успел купить, спросила торопливо:
– Ты сейчас куда направляешься?
– В Коростень, – буркнул он, не оборачиваясь.
Она ощутила раздражение, мужчина должен быть вежливее, но
заставила себя сделать голос веселым и щебечущим, мужчины любят именно
щебетанье:
– В Коростень?.. Как здорово!
– Чем же? – проворчал он.
– А всем, – ответила она уже в самом деле бодро,
этот гад мог вообще не ответить, – мне тоже в Коростень. Просто здорово!..
– Чем? – повторил он, затягивая подпругу
туже. – Если хочешь напроситься в спутники, то зря.
Она спросила обиженно:
– Почему?
Он повернулся и посмотрел ей в глаза. Она закинула голову, стараясь
смотреть в колдовские зеленые глаза смело и бесстрашно.
– Почему? – повторила она.
– Я еду быстро, – объяснил он сумрачно. – Еду
напрямик. Понимаешь, мужские дороги несколько отличаются от женских.
Она тряхнула головой, раздражение начало подниматься быстро,
но заставила себя мило улыбнуться и прощебетать как можно беспечнее:
– Ты будешь удивлен.
– Чем?
– Я не отстану, – заявила она уверенно. – Я
не буду помехой. А полезной в дороге быть смогу.
– Чем?
– А всем. Погоди только, я сторгую и себе коня.
Он покачал головой:
– У них больше нет свободных для продажи.
Она фыркнула:
– Даже для меня?
– А ты при чем? Когда нет, то просто нет.
– Я проверю, – ответила она независимо, –
если не получится, разве не подвезешь на своем до соседнего села? Оно как раз по
дороге.
Через полчаса поисков пришлось признаться, что волхв прав:
благодарные крестьяне готовы ей отдать всех своих коней, но эти смирные лошадки
годятся только медленно тащить за собой соху, и если такая кляча пойдет вскачь,
всех удивит больше, чем идущий снизу вверх дождь.
– Ладно, – сказала она рассерженно, –
придется с тобой.
Он поморщился:
– Да я вроде бы не настаивал…
– Как не настаивал? – ответила она. – Еще как
настаивал! Я же по глазам видела!..
Он ухмыльнулся насмешливо, вроде бы поколебался, у нее
замерла душа, но руку протянул. Она ухватилась, он поднял ее с такой легкостью,
словно щенка, она оказалась впереди в кольце его рук, сладостное чувство
разлилось по телу с такой силой, что тут же сказала рассерженно:
– И вот так сразу обниматься?
– Хочешь сзади?
– Еще бы!
Он молча взял ее, как куклу, и пересадил сзади себя. Конь
переступил с ноги на ногу, Барвинок инстинктивно ухватилась за волхва, он и
здесь кажется надежной скалой, которую не пошатнут даже землетрясения, но
больно ударилась лицом о его чересчур твердый лук за плечами.
– Готова? – спросил он.
– Да, – ответила она, сердитая на себя, что
поменяла такое место на это, и на этого бесчувственного чурбана, что послушался
с такой легкостью. Все-таки мужчина должен настаивать на своем, чтобы
утверждать свое превосходство. Тем более в таком деле. Одно дело держать ее
почти в объятиях, такую маленькую и хрупкую, другое – забросить за
спину. – Если ты, конечно, не возражаешь!
– Ничуть, – ответил он. – Держись крепче!
– Не упаду, – ответила она независимо. – А ты
лук не хочешь перевесить поближе к посоху?
– Чтоб он не скучал?
– Как ты хорошо все понимаешь!
– Как тебе удобнее, – ответил он.
К ее радости и несказанному облегчению, он в самом деле снял
лук и колчан со стрелами, повесил у седла, только не справа, где посох, а
слева, не такой уж и чурбан, если учитывает ее пожелания.
Тут же он по-разбойничьи свистнул, конь рванулся совершенно
неожиданно. Ее откачнуло почти на круп, она кое-как выровнялась и ухватилась за
его пояс, не понимая, что за травы дал лошади, почему вдруг понесла так резко.
Утро очень быстро перетекало в знойный и слишком солнечный
день, когда на солнце трудно взглянуть, а снизу в глаза стреляют узкими острыми
лучиками пластинки слюды и кварца.
Волхв сразу от деревни пустил коня по дороге, та вышла на
еще более широкую и протоптанную. Копыта стучат гулко и часто, в ушах свистит
ветер, сеет навстречу тончайшую дорожную пыль, справа от нее проплывают
развалины древних сооружений… Уже тысячи лет как постепенно разрушаются,
заброшенные и покинутые, а когда-то, подумала она с грустью, здесь кипела
жизнь, слышался веселый говор, скрипели нагруженные телеги, ржали кони, звенели
подвески в женских ушах, хлюпала холодная вода в ведрах…
Олег помалкивал, пришлось начинать растормашивать его самой,
но о себе вроде бы неприлично вот так сразу, пришлось начать интересоваться
руинами. Волхв отвечал сперва нехотя, потом вроде бы ощутил, что самого
захватили воспоминания, и начал рассказывать о древних царствах, давних
народах, явившихся ниоткуда и сгинувших в одночасье… Хотя, конечно, больше
таких, что зарождаются медленно и неспешно, а потом так же степенно угасают,
давая место другим, молодым и уверенным.
Она слушала, иногда вставляла какие-то реплики, чтобы
показать, что да, интересно, еще как интересно, как здорово, ух ты, да не может
быть, ну никогда бы не подумала, неужто правда так было, и все не могла найти
удобный переход, чтобы заговорить о себе, такой замечательной, красивой и
умнице…