– Ага, сам признался!
– …я мудрый. Во-первых, я его не убил. Оклемается,
поймет, что стряслось, и потихоньку уберется из деревни, пока мужики не прибили
в отличие от меня, доброго и милостивого. Во-вторых, ты не думала, делал бы он
добрые дела с помощью своей магии и через год, через пять, через десять лет?
– Делал бы, – ответила она уверенно.
Он печально смотрел ей в глаза колдовскими зелеными глазами.
– Ты всегда хорошо думаешь о людях.
– А ты плохо!
– Я… как они того заслуживают. Я навидался этих… он не один,
кто сперва начинает стараться для людей. Не совсем бескорыстно, правда, взамен
получает восторги, восхищение, любовь односельчан, женские улыбки и готовность
пойти навстречу его желаниям…
Она вскрикнула:
– Нечего свои грязные мысли приписывать другим!
Он продолжил, словно не слыша:
– А потом у каждого наступает момент, когда все чаще
приходит мысль: а оно мне надо – стараться для этих людишек? Ничего от них,
кроме спасибо, не слышишь, а тратиться приходится ого-го! Да еще если запасов
магической воды не слишком… гм… то вскоре такой вот «хороший» не только
перестает помогать другим, но и у них отбирает. По праву сильного, умелого или
удачливого – как ни назови, все верно, а оправдание себе находит каждый. И
тогда, даже по твоему определению, такой добряк становится «плохим».
Она сказала зло:
– Вот тогда и можно! Да и то сперва нужно во всем
разобраться, взвесить, сколько сделал хорошего, сколько дурного!
Он вздохнул.
– Надо бы, но… некогда. Я не могу задерживаться. И
потом, когда возвращаться? Впереди столько дел… Я не хочу опоздать, пока
главная сволочь за это время наберется сил. Так что…
Он пришпорил коня. Барвинок стиснула челюсти, но послала
свою лошадку вдогонку. Ничего, придет время, этот гад за все заплатит.
Глава 16
Он ехал погруженный в думы, а она вздрагивала и косилась по
сторонам, смотрела на небо, откуда могут появиться какие-нибудь хищные птицы, и
даже пугливо поглядывала на землю, что с такой готовностью бросается под
конские копыта, там тоже могут, как теперь известно, прятаться жуткие чудовища.
Затем мысли незаметно вернулись к пережитому. Она ощутила,
что снова начинает накаляться, злость откуда и берется, а этот гад едет с
каменным лицом, равнодушная такая скотина.
– Все равно, – сказала она сердито, – Кривой
Корень хороший человек. Даже замечательный!
Волхв даже не повернул головы, едет ровный, как столб, лицо
неподвижное, только губы шелохнулись самую малость:
– Только дурак.
Она сказала разъяренно:
– И что? Все мы смотрим только на то, хороший или
плохой!
– Да ну?
Она выкрикнула:
– А с кем бы сам предпочел бы дружить, с честным, но
глупым, или с умным, но хитрым и подлым?
Он поморщился.
– Это понятно с кем, но здесь другое…
– Что?
– Он не просто человек, – сказал он медленно,
словно в голове у него жернова, – а этот… ну… взявший на себя слишком
многое.
Она замотала головой:
– Что бы ты ни придумывал насчет его потом, но он все
делал для людей! Ты сам сказал, что для себя совсем не старался!
– Как делал? – спросил он.
– Как мог!
– В том все и дело, – буркнул он. – А как
дурак может? Вот именно, по-дурацки. В лоб. Потому самое худшее, когда дураку
приваливает могущество. Потому магию и нужно уничтожить полностью.
Она воскликнула:
– И что, тогда не будет могущественных?
– Если все по-честному, – буркнул он, –
дураки могущества никогда не получат. Никогда! Дурость есть дурость. Силу могут
обрести люди подлые, нечестные, но дураки – никогда. А подлые у власти хоть и
плохо, но все-таки лучше, чем дураки.
Она прикусила губу, не находя сразу, что возразить. Простой
женский визг и обвинения, что он ее не понимает, в этом случае не пройдут, ума
не надо, чтобы ощутить его серьезность, а на серьезное хорошо бы ответить еще
более серьезным и весомым…
Он слегка покачивался в седле, мрачный и угрюмый, как
нависающая над речными порогами скала, она тоже умолкла и ехала рядом, лишь
изредка поглядывая на его грозное лицо.
А он исподлобья бросал взгляды по сторонам, вспоминая, как
однажды через эти земли ехал некий Корнейчук с женой и детьми. В болоте телега
завязла, затем треснула ось. Пришлось выпрячь коней, телегу вытаскивали всей
семьей, но, даже выволокши на берег, убедились, что вот тут не починить: кроме
тележной оси, сломались оба задних колеса.
Лето было в разгаре, Корнейчук разослал всех четырех сыновей
рубить ветви на шалаш, придется ночевать, маленькая дочь собирала ягоды на краю
болота и на опушке леса, а он взял лук и пошел осторожно в лес в поисках
какой-нибудь дичи. Так задержались на две недели, пока там же не проехали еще
две телеги искателей свободных земель. Но, увы, у них не нашлось хорошей
походной кузни, зато дали одно колесо.
К концу лета проехали еще одни, с их помощью телегу удалось
починить, но уже подступала осень, пошли дожди, и решено было перезимовать
здесь, благо работящие дети срубили просторный и теплый домик, а сам Корнейчук
набил дичи столько, что по снегу вообще можно было бы не выходить из дому.
Впрочем, за зиму он набил белок, лис, куниц и еще каких-то
зверей с роскошным мехом, каких не встречал в тех краях, которые покинули.
Весну переждали, а за это время мать, никого не спрашивая, насадила целый
огород, успела урожай собрать летом и насадила снова.
В конце концов Корнейчук распахал свободный от леса участок
земли и засеял рожью. Уродилось столько, что он ошалел, вот что значит
нетронутые земли, осенью засеял озимой пшеницей, снова богатый урожай. Сыновья
начали уходить далеко в лес, приносили много мяса и мехов, а старший однажды
отлучился на две недели и вернулся с милой, застенчивой, но очень работящей
девушкой.
Прошло еще три года, женились и остальные три сына. Хозяйство
Корнейчука росло, к ним начали прибиваться и другие переселенцы, и вот уже
целая деревня, а потом и настоящее село: крепкое, добротное, люди все
работящие, сумевшие отодвинуть лес, наполовину осушить болото и занять те
земли, проложили дорогу к озеру, тоже отыскалось вблизи, рыбаки там наловчились
вылавливать множество крупной и дивно вкусной рыбы.
Сейчас там уже не село, а настоящий город Новые Корнейчуки,
хотя народ по-прежнему больше живет хлебопашеством, охотой, рыбной ловлей, но
все больше местных умельцев куют лучшие во всем крае ножи, косы, мечи и
доспехи. Другие ремесленники делают луки, что партиями сплавляют на плотах вниз
по реке, где в городе Коростень их сразу раскупают, почти не торгуясь.
