– И что?
– А вот смотри…
Он дождался, когда муха полностью исчезла в пасти хищника,
вдохнул и пошел снова так же размашисто-неторопливо. Конь послушно шел за ним,
как утенок за мамой.
Она поторопилась его обогнать, чтобы идти рядом с волхвом, а
не с его конем. Волхв прокладывал путь через камыши, как большой крупный кабан,
весь в себе, Барвинок так и не дождалась ответа, решила, что ее вопрос слишком
сложен для прямолинейных мужчин, спросила то, что проще:
– Мы не заблудились?
– Нет, – ответил он коротко.
– Но вроде бы ты взял резко влево!
– Так надо, – ответил он коротко.
Она некоторое время шла молча, но любопытство сверлило дыру
в желудке, наконец возмутилась:
– А чего вдруг? Что-то увидел?
– Да.
– Что особенного?
Он буркнул, не оборачиваясь:
– Ничего особенного не заметила?
– Нет, конечно!
Он фыркнул, как большой боевой конь:
– Еще бы.
– Почему с таким сарказмом?
– Вот если бы там были разложены сережки, кольца,
брошки – ты бы запомнила их хоть тысячу, верно?
Она бросила в спину:
– А ты хочешь сказать, что на противных мокрых червяков
смотреть интереснее?
Камыши остались сзади, дальше берег ровный, даже кусты
исчезли, только низкорослая трава до самой воды. Волхв шагает широко, но
Барвинок всякий раз отставала, хоть и верхом, но спохватывалась и пускала коня
рысью.
Он всматривался в берег, взгляд его то и дело скользил по
воде, но вдруг волхв повернулся к маленькой рассерженной женщине и посмотрел на
нее с веселой насмешкой.
– А ты не догадываешься, – спросил он с непонятной
интонацией, – что тот червяк не должен хватать мух?
Она удивилась:
– Почему? Кто ему запрещает?
– Не знаю, – ответил он загадочно, – кто
запрещает, но у этого червяка вообще не должно быть рта.
Она изумилась всерьез:
– А как же он ест?
– Никак, – ответил он хладнокровно и, не дожидаясь
ее очередного вопроса, понятно какого, объяснил занудно: – Он вообще не ест.
Выползает из воды, обсыхает на солнышке. Потом высохшая шкура лопается, из нее
выползает стрекоза. Да-да, все эти стрекозы раньше были этими червяками. Вот
стрекоза уже и жрет этих мух! Да так жрет, что непонятно, как столько в нее
влезает…
Она замолчала, ошарашенная, откуда он такое знает, мужчины
ничего мельче коровы не замечают, а этот червяков рассматривал, странный
какой-то, но на юродивого не похож, хотя иногда и кажется странствующим
дурачком, но частенько в его движениях проскальзывает нечто такое, что перед ее
внутренним взором тут же мелькают в бешеном темпе дворцы, троны, короны, дивные
звери…
Далеко впереди на берегу реки из-за веселой зелени деревьев
выступил добротный деревянный дом в два этажа. Бурный ручей бежит в трех шагах,
но прежде, чем влиться в реку, падает с небольшого обрыва и старательно крутит
большое деревянное колесо с широкими лопастями.
По мере того как водяная мельница приближается к ним, все
сильнее пахнет свежестью мелкой водяной пыли и цветами. Барвинок рассмотрела
вокруг дома пышные ухоженные клумбы. Цветы все яркие, свежие, над ними порхают
бабочки и стрекозы, гудят толстые шмели. Вообще дом выглядит очень новеньким и
чистым, словно только что срублен, вычищен, а хозяева все еще любуются своей
работой.
– Заглянем, – коротко бросил волхв. Добавил,
мрачно усмехнувшись: – Когда живут так счастливо, не откажут в кружке воды
путникам.
Она сказала недовольно:
– При чем тут счастливо или несчастливо? Доброта от
этого не зависит.
Подумав, он кивнул с тяжеловесностью быка.
– Хоть и женщина, а права. Бывает, бедняк всем делится,
а богач прочь гонит…
Двери приближались, Олег уже приготовился постучать, но там
открылось. В темном проеме появилась коренастая фигура мужика с немалым
животиком. Он смотрел с интересом и, как сразу определила Барвинок, с
предельным доброжелательством.
– Вечер добрый, – сказал Олег, – вот идем
мимо…
– …но нехорошо, – прервал хозяин, – если пройдете,
не заглянув! Заходите, моя жена быстро накроет стол. Да и переночевать у нас
есть где, а то уже ночь надвигается.
Барвинок покосилась на небо, до ночи в самом деле рукой
подать, самое время перевести дух в чистой горнице, все-таки не женское дело трястись
на конской спине, пусть даже в удобном седле, хотя она может улыбаться и
уверять всех, что это женское занятие и что они это умеют делать не хуже вконец
обнаглевших без всякой меры мужчин.
– Спасибо, – ответил Олег, и снова она удивилась,
как тепло и сердечно может звучать его обычно суховатый и равнодушный
голос. – Это кстати. Вон моя женщина с коня валится.
Она чуть не завопила, что она вовсе не его женщина, ни один
мужчина не посмеет такое сказать, да как он решился такое брякнуть, но успела
подумать, что вдруг это он сказал нарочно, этот волхв чуть ли не единственный
мужчина на свете, чьи мысли и желания словно за высокой каменной стеной.
Хозяин перевел взгляд на нее, она слабо улыбнулась и вдруг
ощутила, что в самом деле выдохлась до крайности, тело гудит, ноги налились
чугуном, а конь под нею какой-то весь неудобный.
– Меня зовут Власом, – сказал хозяин. –
Слезайте, у нас найдется и для коней зерно.
Он хотел сойти с крыльца и помочь ей слезть, но Барвинок
бурно запротестовала, она не слабая женщина, а по меньшей мере достойная
спутница, хотя она не спутница вообще-то, а сама по себе человек, все умеющий в
дороге.
Олег наблюдал насмешливо, как она слезла и под оценивающими
взглядами мужчин быстро достала сумку с овсом и подвесила к конской морде.
– Помочь расседлать? – спросил хозяин. –
Седло под вами тяжеловато. Не женское.
Как будто существуют женские, подумала она сердито. Мужчины
себе захапали весь мир. Все подстроено под них…
Она промолчала, когда мужчины позаботились обо всем остальном,
все-таки иногда удобнее, что ни говори, быть женщиной.
Олег набросил поводья на крюк коновязи, кивнул в сторону
ручья:
– Место удобное… Всегда мечтал быть мельником!
Хозяин улыбнулся:
– Скажу честно, жизнью доволен. Хотя и не мечтал молоть
зерно. Но… пришлось, и не жалею.
А Барвинок сказала льстивым голоском:
– Завидую, кто вот так натыкается на счастье!
Мельник взглянул на нее остро, на секунду запнулся с
ответом, затем широко улыбнулся.
