Она отбросила одеяло, не на шутку разочарованная, что он так
и не попытался к ней лезть. Конечно, шуганула бы, да еще и посмеялась, но
все-таки жаль, что не дал ей возможности поглумиться над переразвитым мужским
самомнением.
– Доброе утро, – сказала она сладеньким голоском.
Он оглянулся, повернулся, она поперхнулась, глядя на широкие
и вздутые пластины его груди. Широко расставленные плечи увенчаны толстыми
шарами из мышц, кожа блестит, как у искупанного коня, на животе шесть кубиков,
нет, даже восемь, на боках ни капли жира, и сам он чересчур хорошо сложен даже
для циркового борца. Вчера при скудном свете рассмотрела только, что он весь в
мускулах, но сейчас видит – в каких, дыхание перехватывает…
– Доброе, – ответил он мирно, – хорошо
спалось?
Ей почудилась каверза, спросила задиристо:
– А тебе? Что-то вода грязная… Может, ночью рыскал по
округе, искал, где в прошлом году косточку закопал?
Он в задумчивости посмотрел на широкие ладони, повернул так
и эдак. Ей показалось, что под ногтями по-прежнему полно набившейся грязи.
– Зачем мне искать косточку? – спросил он в
недоумении. – Нет, я не искал косточку.
Она закусила губу, а он опустил ладони в воду и, похоже,
старался выковырять там въевшуюся грязь. Внизу послышались голоса, женский
смех, она узнала жену хозяина.
Олег ухмыльнулся, а она сказала с едва заметной ноткой
зависти:
– Хорошо живут! Счастливо!.. Никаких забот. Вода сама
крутит колесо, только подсыпай зерно…
Олег хмыкнул.
– Да и то не они подсыпают, – сообщил он серьезным
голосом. – Сами же крестьяне и засыпают сверху зерно, а внизу подставляют
мешки под муку. Он только присматривает… да отбирает свою долю за помол.
– Я и говорю, хорошо живут.
– Очень, – согласился Олег. – Столько лет,
никакого ремонта! Даже жернова не стерлись, вот что интересно.
– Да? – удивилась она.
– Ты на такие мелочи внимания не обращаешь, женщина.
Для тебя куда важнее проблемы, хорошо ли уложены волосы, не слишком ли
загустились брови и что за новый прыщик на носу…
Он говорил с такой убежденностью, что она невольно потрогала
нос, тут же рассердилась на себя за такое доверие, и к кому, бесчувственному
чурбану, который даже не попытался залезть к ней в постель, что за
оскорбительное отношение!
– Подумаешь, проблемы.
Он пожал плечами.
– Да-да, конечно. Ладно, пойдем. Думаю, нас не оставят
на завтрак.
– Почему так думаешь?
– Предполагаю, – ответил он сумрачно.
Глава 4
Хозяин, мрачный и расстроенный, стоял на крыльце и, упершись
кулаками в бока, смотрел на ползающую на коленках жену среди еще вчера
роскошных цветов, а сегодня поникших, потерявших яркие краски, словно крылья
бабочки, с которых стерли пыльцу.
Олег бросил быстрый взгляд через его плечо. Водяное колесо
вращается все медленнее, да и то дивно, что такая тонкая струйка воды крутила
такую махину. Но это разве что красотка с ее кукольным личиком не обращает
внимания на такие мелочи, но он заметил еще вчера, когда подходили к дому.
– Доброе утро, – сказал он вежливо. – Нигде
так хорошо не спалось, как под вашей крышей!.. Счастливые вы люди, как говорит
моя женщина.
Барвинок снова зло зашипела, даже попыталась наступить ему
побольнее на ногу, какая она ему женщина, она ничья женщина, но Олег даже не
заметил, тяжелый и бесчувственный, как мельничные жернова.
Мельник ответил, не отрывая от жены взгляда:
– Да-да… Но сейчас у нас неожиданная напасть… Вас не
обидит, если я вам дам на дорогу сыра и хлеба? А то мы не скоро сядем за стол.
Барвинок закусила губу, а Олег ответил степенно:
– Премного благодарствуем. Я и моя женщина.
Она стиснула зубы и, сладенько улыбнувшись, попыталась хотя
бы ущипнуть этого нахала за бок, но проще ущипнуть валун. Она вспомнила, какие
у него тугие мышцы, нахохлилась.
В комнате хозяин быстро собрал им в чистый платок две
ковриги хлеба и круг сыра, Олег снова поблагодарил, а Барвинок поулыбалась и
пощебетала, как им было у них приятно, как приятно, как восхитительно….
Когда они, оседлав коней, начали отдаляться от мельницы,
Барвинок украдкой оглянулась. Колесо перестало вращаться, вода все еще бежит по
нему, но лопасти уже не сдвигаются с места. Дом разом постарел, одряхлел,
Барвинок вообще показалось, что вот-вот рухнет, рассыплется гнилой трухой.
– Что случилось? – прошептала она. – Мы как
будто какую заразу занесли…
Он похлопал своего коня по шее, посмотрел на нее
внимательно.
– Близко, – сказал он одобрительно, – близко…
Она дернулась, как ужаленная. Глаза сверкали яростью.
– Не шути над людскими несчастьями!
– Какие несчастья? – удивился он.
– Ты видел, у них и цветы разом завяли, колесо
перестало крутиться, дом разрушается…
Он хмыкнул.
– У них рук нет, что ли? И он, и его жена – здоровые
еще, сильные, крепкие. Потрудятся – все будет. Никакого несчастья я не увидел.
– Грубый ты. И бесчувственный.
– Я?
– Да, ты. Что глазки делаешь? Все равно у совы круглее.
Он пробормотал:
– Да это я как-то все обвинял в бесчувственности одного
лохматого… Но чтоб меня… гм… Хотя, может быть, кто-то по дури мог, мог…
Она задохнулась от возмущения.
– По дури? Это ты считаешь дурью? Может быть, ты даже
чуткий и нежный?
Он удивился:
– А как же? А самый он и есть.
Она умолкла, решив, что издевается, но его лицо оставалось
абсолютно спокойным и уверенным в своей правоте, словно он скала на пути
ветров, а те вместе с мусором несут всяких мелких птиц, на писк которых
обращать внимания не стоит.
Кони идут весело, отоспались, сами без побуждения срываются
на рысь, а затем и в галоп, если не остановишь, далекие холмы двигаются
навстречу все быстрее.
Когда и они приблизились вплотную, а потом расступились, с
одного из них открылся вид на зеленую долину, расчерченную полями и огородами.
Почти посредине просторно раскинулся город, где среди высоких старинных зданий
зияют проплешины пустырей, лугов и даже пастбищ.
Кони шли галопом, скоро Барвинок рассмотрела, что дома
добротные, каменные, деревянные только на окраине, крыши блестят тускло, в
городе ни деревца, только небольшой пруд да две высокие башни со следами
времени.
