— Ну и воняет же!
Хам заметил со злорадным весельем:
— Это просто запах самих зверей, брат. А вот когда они
проснутся, гадить начнут, вот тогда скажешь… насчет запаха.
Ной закрыл за вошедшими дверь и собственноручно залил проем
расплавленной смолой. Сыновья посерьезнели, один за другим поднялись наверх,
для них и их семей приготовлены комнаты на самом верхнем и потому самом малом
этаже.
Дождь, как ни странно, начал стихать, однако ужасающе
багровое небо опустилось еще ниже, тяжелое и грозное. Ной видел на лицах жены и
детей страшный отсвет огня, понимал, что и у него такое же лицо и такие же
отчаянные глаза.
Внизу у подножья холма бежали бурные потоки, несли мусор,
вывороченные с корнями кусты.
Сквозь поредевшую пелену воды проступил город. И хотя Ной не
видел, что там творится, ему почудились отчаянные крики и мольбы о спасении.
Он схватился за голову.
— Господи! Но почему, почему людей убить, а животных
спасать?.. Прости меня, но не могу понять своим убогим разумом!
Голос ответил с печалью:
— Твой разум не убогий, Ной. Просто в тебе сейчас
говорит отчаяние, а не разум. Ты, как и остальные люди, стараешься не принимать
страшненькую мысль, что за все свои поступки отвечаешь ты, а не кто-то другой.
Взрослеете, а все равно считаете, что за вас несут ответственность родители… А
уж когда совсем взрослые, родителей уже нет, киваете на старейшин племени, на
градоначальников, на всякого, кто управляет племенем или городом.
Ной ухватился руками за голову.
— Да, стыдно признать, мы всегда киваем на других. Мы
виноваты в своих поступках сами. Но… почему надо было брать животных? Или
только для будущего человечества?
— Животные безгрешны, — ответил Голос. — У
них нет воли, у них нет права выбора. Лев убивает лань не по злобности или
кровожадности, такова его природа. Он не может не убивать! А человек может.
Человек может совершать поступки добрые и недобрые.
— Но… Ты же милосерден!
— Но и справедлив, — напомнил строгий
Голос. — Ашем во Мне милосерден, но Элоким настаивает на справедливости!..
И прегрешения человека слишком велики, чтобы милосердие пересилило… Потому Мы и
приняли такое тяжелое и горькое решение, Ной. Сейчас оно уже окончательное,
пересмотра не будет.
Ковчег пошатнулся, Ною почудилось, что земля под ногами
подпрыгнула и нехотя опустилась. Накатился страшный гул, грохот и треск, словно
разломился небосвод. Ной в страхе посмотрел вверх. Если обрушится крыша, то
рухнут все этажи, затем в ужасе опустил взор под ноги: страшный треск идет из
глубин земли…
Донесся крик Яфета:
— Отец!.. Треснул хребет земли!
И тут же звенящий голос Сима:
— Что-то небывалое ломает ей кости…
Грохот усиливался, земля дрожала и тряслась. Ной крикнул,
чтобы все выбегали наружу, пока не завалило, сам ухватил Ноему за руку и
потащил к выходу. Она хваталась за вещи, все нужное, и все нужно взять, Ной
дотащил до двери, пинком отворил и застыл…
Небо из багрового стало кроваво-красным. Горы далеко на
горизонте выстрелили вершинами, словно пучками горящих стрел, донесся далекий
грохот. Вершины гор исчезли, а вместо них, как из горшков нерадивых хозяек,
оставленных с тестом без присмотра, наверх полезла масса раскаленного теста,
красного, оранжевого и ярко-желтого, начала сползать по стенам и потекла в
долины, сжигая все на пути.
Одна из таких исполинских гор дрожала и вибрировала,
рассыпаясь на гигантские глыбы, потом рухнула в невидимый провал, а вместо нее
выплеснулся целый океан расплавленной добела земли, жидкой, как горячее красное
вино.
Ноема охнула и попятилась, однако Ной удержал за руку и не
дал вернуться под опасную крышу. Сим и Яфет вышли и, оставаясь также под
навесом, смотрели с благоговейным ужасом. Их жены плакали, падали на колени и в
страхе закрывали глаза.
— Смотрите на небо, — сказал вдруг Сим.
Дождь почти прекратился, но с красного неба вместе с водой
начали падать кипящие капли смолы. Их становилось все больше, наконец к земле
понеслись похожие на крупные виноградины камешки. Все видели и вскрикивали,
когда комья смолы попадали в воду, та с шипением сразу вскипает, обращаясь в
пар.
Шум льющейся с неба воды, уже горячей, почти заглушал
далекий грохот. Мир озарялся кроваво-красными вспышками, под ногами земля то
поднималась, то опускалась, Ною почудилось, что он уже на волнах, однако ковчег
стоит на земле прочно.
Хам примчался сверху, запыхавшись, будто одолел большой
путь, и закричал в страхе:
— Город горит!
Все поспешили к второму, верхнему окну ковчега. Ной
застонал: багровое пламя рвется в небо, из горящих домов выбегают крохотные
темные фигурки, падают, кто-то поднимается, чтобы пробежать еще несколько шагов
и снова упасть, но большинство остается недвижимыми.
Из обширного дома Ханнуила выбежала целая толпа. Они
прикрывали головы и плечи толстыми шкурами, Ной видел, как по ним стекает
кипящая вода и отпрыгивают раскаленные капли смолы, не причиняя вреда самому
Ханнуилу, его сыновьям Къяху, Ктулубру и Кохбе, а также другим домочадцам.
Ной замахал руками:
— Сюда, сюда!.. Быстрее!
Хам спросил быстро:
— Отец, разве можно их брать?.. Они обречены Господом.
— Я не могу их оставить, — ответил Ной.
— Но Господь велел спасаться только нам!
Ной сжал челюсти и сказал зло:
— Он так сказал, но я все равно возьму их на ковчег!..
Ханнуил бежал, его поддерживали под руки сыновья, а следом
бежали их жены. Ноема прижала руки к груди, глаза ее с ужасом смотрели, как
женщины спотыкаются все чаще, упала одна и пыталась подняться, но страшный
дождь пригибал ее лицо к бурным потокам горячей воды. Ноема не видела лица
упавшей и не могла узнать, кто не добежит до ковчега, в это время упала еще
одна. Поднялась и попыталась бежать за мужчинами, но прикрывающая голову и
плечи шкура осталась в воде, Ноема смотрела в ужасе, как горячие струи смолы
сжигают лицо, стирая мясо и оставляя голые кости…
Женщина упала и уже не шевелилась, затем падали еще и еще, и
на холм к ковчегу тяжело взбежали, преодолевая страшный дождь, только Ханнуил с
сыновьями Къяхой и Кохбой. Всех троих шатало, Хам начал орать и подбадривать их
криками, указывая направление, к нему присоединились Яфет и Сим, только Ной
молчал и смотрел с состраданием на бывшего приятеля.
Къяха упал, когда до ковчега осталось не больше двадцати
шагов. Ханнуил и Кохба двигались, словно в обмороке, все медленнее и медленнее.
Наконец Ханнуил упал, но Кохба не пошел дальше, а подхватил неподвижное тело
отца и потащил к ковчегу.
