Адам ощутил, как сжимаются кулаки. Да, конечно,
ангелы — это ангелы, а он к тому же изгнан из Эдема, постоянно
наказываемый. В поте лица добывает свой хлеб, а они рассекают воздух в небе,
веселые, беспечные и хохочущие…
— Да, конечно, — произнес Адам. — Да,
конечно… развлекаетесь?
— Развлекаемся, — ответил Алат.
Он чувствовал, как презрение к этому человеку растет все
больше, захлестывает его с головой. И если летел сюда с жаждой увидеть отца,
расспросить о матери, понять, что у них произошло и почему теперь не вместе, то
сейчас даже отступил брезгливо.
Адам кивнул.
— Вам, наверное, хорошо.
— Хорошо? — воскликнул Алат. — Прекрасно!
— Передай матери… — начал Адам, задумался, что же
передать, махнул рукой: — Впрочем, ничего не передавай. Она сама
вспоминает обо мне, наверное, с брезгливостью.
— Вспоминает? — воскликнул Алат. — Она ни
разу не вспоминала! Это я пристал, заставил вспомнить и назвать твое имя!.. Но
сейчас, когда я удовлетворил любопытство, будь уверен, что я и забуду!
Он отступил еще на шаг, захохотал, на глазах набирающий
мощь, даже за время этого разговора успевший подрасти и раздаться в плечах,
присел и разом превратился в огромного блистающего змея.
— Удачи, — пробормотал Адам.
Огромный змей взмахнул крыльями, Адама едва не сбила с ног
волна тугого воздуха. Сверху донесся трубный рев:
— Это последний раз я принял облик жалкого человека!
Отныне и навеки я — змей!
Адам вспоминал крылатого змея и на другой день, все стараясь
понять, почему никак не чувствует к нему той же нежности, как к Каину и Авелю
или их тихим сестрам. То ли потому, что Алат так не похож на человека и не
хочет быть похожим… хотя нет, он любит непохожего на людей пса и с
удовольствием смотрит, как тот возится с его детьми…
Или потому, что не видел его крохотным, не держал на руках?
Прерывая мысли, в небе грозно блеснуло, наискось пронеслась
багровая падающая звезда. Адам привстал с камня, звезда ударилась о землю в
трех шагах. Земля вздрогнула, зловеще вспыхнуло кроваво-красным, из огня вышла
Лилит. Роскошные черные волосы распущены и опускаются до ягодиц, шея и плечи
блестят, Лилит нисколько не обращает внимания, что обнажена, она всегда была
обнажена, это Адам и Ева придумали себе такую странную вещь, как одежда…
Адам невольно скользнул жадным взглядом по ее животу и дивно
стройным ногам, тут же поднял взор на лицо, но все равно невольно согрешил,
засмотревшись на ее высокую сочную грудь.
Лилит подошла легкой и почти танцующей походкой, когда бедра
двигаются, привлекая внимание, грудь вызывающе подана вперед, плечи беззащитно
отведены назад, словно стремится в его объятия.
Однако она остановилась в шаге, лицо бледное и усталое, губы
плотно сжаты, в глазах непокорство и непонятный вызов.
— Как живешь, Адам?
Он развел руками, она села напротив, не дожидаясь
приглашения, как она всегда делала, спина прямая, взгляд тоже прямой и
требовательный.
— Ты же знаешь, — ответил он с неловкостью. —
В отличие от тебя я иду по пути, указанному Господом.
Она фыркнула.
— Трусишь ослушаться?
Он ощутил раздражение, мужчины больше всего страшатся
услышать обвинение в трусости, но пересилил себя и ответил мягко:
— Нет.
— Но ты же делаешь то, что Он приказывает!
— Что он указывает, — поправил Адам. — А
делаю так потому, что так правильно.
Лилит вскинула гордо голову, вызов в глазах разгорался ярче,
Адам напрягся, ожидая дерзкой выходки, но Лилит вдруг вздохнула, плечи
опустились.
— А я, напротив, — произнесла она глухим
голосом, — нарушала все Его заповеди. И даже те, которые Он не давал, но я
знаю, в каких бы случаях и за какие поступки Он бы меня осудил… И чем больше Он
бы вознегодовал, тем с большей охотой я бросалась в эти нарушения законов или,
как вы их называете, грехи…
Адам поежился.
— Усвоить дурное очень легко, — согласился он с
сочувствием, которого она никак не ожидала, — и если не в силах бываешь
подражать добродетелям других, быстро перенимаешь их пороки.
— Это точно, — ответила она мстительно.
Он спросил бледно:
— И что ты делала?
Она надменно искривила рот.
— Все. Придумай или вообрази любую гнусность, любое
преступление, любое извращение вашей натуры… все это я прошла с великим
интересом, азартом и желанием досадить Всевышнему. Представляю, как Он корчился
от бессилия!
Адам сказал с неудовольствием:
— Какое бессилие? Он одним словом может уничтожить весь
мир, как и создал!
— Не уничтожит, — ответила она уверенно.
— Почему?
Она пожала плечами.
— Не знаю. Просто так думаю.
— Знаешь, — сказал он. — Знаешь почему.
— Ну скажи ты!
— Он все еще любит тебя, — ответил Адам. — Он
все еще любит нас всех. И постоянно дает нам шанс. А наказание за грехи всякий
раз откладывает… да и то, если признать вину и раскаяться, простит даже великое
преступление!
Она фыркнула.
— Вот уж от меня Он никогда этого не дождется!
Адам помалкивал, Лилит слишком хмурится, зло сжимает
кулачки, уголки губ затвердели, под глазами глубокие тени.
— Ни за что, — повторила она твердо. —
Никогда!
Адам проронил негромко:
— Но ты все-таки надеешься, что Он ждет?
Она удивилась:
— Почему это?
— Так показалось, — признался он. — Тебе
очень хочется, чтобы Он ждал твоего покаяния, а ты вот, такая дерзкая и
отважная, ни за что и никогда! Назло родителю не будешь мыть уши и шею,
испачкаешь ноги… ну, еще что-нибудь себе натворишь, пусть ему хуже будет.
Она в удивлении даже отстранилась чуть, брови взлетели, в
глазах негодование, но Адам уловил и промелькнувшее во взгляде смятение.
Наконец она справилась с собой, засмеялась чересчур громко:
— Адам, ну и глупости говоришь… Хотя, должна
признаться, ты за это время в самом деле возмужал. Не скажу, что стал мудрецом,
но уже не дурак дураком, каким был. А вот в моем окружении почему-то не умнеют.
Не понимаю, почему.
Он поинтересовался:
— Может быть, дело в тебе?
Она помотала головой.
— Нет. Я умнее их на голову. Потому мне и становится с
ними скучно… Почему ты улыбаешься?
Он развел руками.
