Сегодня Сиф принял Адама со всей почтительностью, усадил на
лучшее место у очага, сам подавал ему жареное мясо и в ожидании держал в руках
чашу с родниковой водой. Усталый после долгого бега за оленем Адам с
наслаждением вытянул гудящие ноги поближе к очагу, от языков пламени идет
животворное тепло и быстрее вымывает усталость из тела.
Сиф спросил жадно:
— Отец, расскажи, как это было? Каков с виду Эдем?..
Что в нем за деревья?.. Какой Всевышний, ты же единственный, кто Его видел!..
Адам пробормотал:
— Сиф, я же рассказывал…
Сиф сказал живо:
— Отец, ты всякий раз что-то добавляешь или что-то
меняешь! Твои рассказы всегда разные, потому я так и люблю слушать снова и
снова!
Адам долго молчал, лицо стало отстраненным.
— Знаешь, сын мой, — сказал он наконец, — я,
когда вспоминаю то время, сам теперь не уверен, что видел на самом деле, а что
чудилось. Слишком уж в Эдеме все не похоже на то, что зрим здесь. И даже когда
вспоминаю слова Творца, я переспрашиваю себя сейчас: а так ли Он говорил? А не
перевернул ли я как-то Его слова, чтобы мне самому было понятнее?..
— Отец, я тебя не понял…
Адам вздохнул.
— Видишь, вон бежит муравей. Он видит не дальше своего
усика, ему дальше и не надо, они видят запахами, а разговаривают ощупыванием
один другого. Даже будь муравей умным, ты бы смог ему рассказать, чтобы он
понял, как двигаются звезды на небе? У него же совсем другой мир! Даже нас он
не видит. Для него с небес опускается что-то огромное, это наши ступни, потом
исчезают, оставляя в земле оттиски размером с небольшую страну для них… И он
никогда не поймет, откуда они берутся!.. Господу трудно говорить с нами, потому
что мы меньше этих муравьев и намного глупее. Он говорил, но я слышал только
то, что мой крохотный разум мог вместить. И я видел в Эдеме только то, что мои
глаза могли увидеть. А каким он был на самом деле?.. Теперь я понимаю, что сад
был совсем не таким, каким я его видел. Но я был счастлив и той крохотной
частью, что я понимал.
Он принял из рук Сифа чашу, а Сиф сказал со вздохом:
— Да, это может понять только Енох… хотя он еще так
молод.
— Молод? — переспросил Адам. — Ему лет сто
есть?
— Двести пятьдесят, — ответил Сиф. — Вернее,
двести пятьдесят два, если быть точным. Две недели тому у него родился
первенец, он назвал его Баракел…
— Двести пятьдесят, — пробормотал Адам, — как
время летит… Енох — шестой в моем колене?
— А Баракел седьмой, — сказал Сиф. — Так что
Енох в самом деле уже не младенец. Это мы все еще считаем всех детей глупыми и
ничего не понимающими…
Адам пробормотал:
— Потому что не все можно объяснить.
— Что? — не понял Сиф.
— Не все, говорю, — повторил Адам, — удается
объяснить ребенку. Приходится только запретами… Помнишь, я говорил тебе: этого
нельзя, того нельзя, а ты обижался?..
Сиф скупо улыбнулся.
— Помню. Обид было много.
Адам сказал с тоской:
— А так хочется быть хорошим! И чтоб ребенок не
обижался. А чтоб он не обижался, ему нужно все позволять. Но… как позволять,
если ему же во вред? Вот и дергаешься между двух огней. И начинаешь: «нельзя,
потому что нельзя»! Как объяснить ребенку, почему надо привыкать спать с ручками
поверх одеяла?.. Либо говорить правду, которую он еще не поймет и которой не
поверит, либо громоздить какую-то ложь, которой ребенок, может быть, и поверит…
на какое-то время, но потом все равно усомнится, с возрастом замечая проколы и
несуразицы. Потому лучше всего простое: нельзя. Просто нельзя. Потому что
нельзя. Запрет или завет, как ни назови. А преступивший запрет —
преступник, и тут уже не важно, назвать его грешником или нарушителем запрета.
Сиф кивнул.
— Ну да, а ребенок все равно будет считать родителя
дураком и деспотом, который из злобности и каприза требует выполнять какие-то
непонятные действия, а еще запрещает то, что никому не вредит. Ну, как не
вредит то, что трехлетний ребенок спит с ручками под одеялом. Ребенку
непонятно, почему заставляешь держать ручки поверх. Ты в его глазах просто
деспот.
Адам буркнул:
— А что еще? Думаю, даже Енох не придумает, как в
глазах ребенка не ходить в деспотах. Пока не повзрослеет. Сперва сам поймет,
почему так родитель требовал, а потом, когда обзаведется детьми, скажет
изумленно, что ты, оказывается, хоть дурак и деспот, но был все же прав, тысячу
раз прав, во всех мелочах прав, какой же я дурак, не понимал того, что сейчас
видно, как на ладони!
Сиф засмеялся, он прошел обе стадии: и когда сам обвинял
Адама в тирании и злобном деспотизме, и когда его обвиняли дети. Адам улыбался
грустно и невесело, он ведь самый первый деспот на свете. Если не считать Того,
кто и не человек вовсе.
Глава 15
И этот город разросся, со всех сторон несется детский гам,
крики, смех, плач, сам воздух звенит от детских голосов, хотя каждую весну
несколько десятков семей собираются и откочевывают в поисках свободных земель.
Все верно, думал Адам, Всевышний велел плодиться и размножаться, хоть и не
объяснил разницу, велел населять Землю, однако люди предпочитают жить большими
семьями в тесных домах. Но даже так они заселили все долины и плоскогорья,
которые он посетил, а он уходил от своего дома на целые месяцы пути… И каждая
семья дает на новом месте новое племя, народ, который строит свои города.
Хорошо, что патриархи, так стали называть основателей племен
вне зависимости от их возраста, живут под тысячу лет: хранят память о родстве с
теми, откуда ушли, но уже известны случаи, когда основатель рода погибал вскоре
после переселения, и его дети не знали об общности людей. Вырастали племена
даже из колена Сифа, которые начинали нападать на соседей, воевать с ними,
отнимать скот и сгонять с земли…
Адам продолжал заниматься охотой, упрямо напоминая себе, что
земля ему не будет давать даже тех плодов, которые получал Каин. А если и даст,
то он сам не примет: всякий раз гордость уязвленно напоминала, что он не
принимает подачек, брошенных вдогонку.
В погоне за зверем заходил очень далеко, но даже в тех
местах, где его не узнавали, он всегда был в безопасности: каждому было
достаточно посмотреть на его рост, ширину плеч и мускулистые руки, чтобы
понять: такой справится не только с любым человеком, но и разгонит целое племя.
Сегодня он сидел у костра одного из дальних племен, смутно
удивляясь, что здесь уже больше тысячи человек, а он и не помнил, когда они
отделились и откочевали. Или же отселились и откочевали от одного из его
потомков.
Его угощали дружелюбно, хотя он не назвал свое имя, дивились
силе и росту, потом у костра были песни и пляски, а он подсел ближе к старцу с
длинной седой бородой, тот рассказывал окружившим его детям, что аисты улетают
в дальнюю страну, где становятся людьми, полгода живут там, потом возвращаются
в личины аистов и прилетают, что горох — это слезы Адама, когда он пахал и
плакал, и что если разорить гнездо аиста, который любит устраиваться на крыше
дома, то аист принесет уголек и подпалит хату…
