— Ты не сердишься? — спросил Мафусаил с
недоверием.
Она отмахнулась.
— За что? Время от времени находятся дураки, которые
начинают предъявлять на меня права. Безо всяких оснований, кстати. Иногда их
обламывают старшие, иногда приходится мне самой… ты не думай, что я слабее, чем
они, вместе взятые… А сегодня вот ты сумел, что так удивительно…
— Удивительно?
— Ну да, ты же человек!
— И что?
Она засмеялась.
— Люди всегда слабее. И миролюбивые, что наших
наполняет презрением. Наши постоянно дерутся: друг с другом, племя на племя,
группа на группу, а то и просто потому, что другой не так посмотрел. Потому
драчливость ценится высоко, жизнь почти ничего не стоит, главное — никому
не уступать!
Он пробормотал:
— Тогда вашему могучему племени придет конец.
— Почему?
— Нельзя выжить, — ответил он серьезно, —
если не договариваться. Господь создал человека… сбалансированнее. Мы бываем
злее и тупее кентавров, но все же отступаем, когда впереди стена или пропасть…
Как хорошо, что ты не такая!
— Это ты не такой, — сказала она и подошла к нему
вплотную. — Насколько же ты хорош, Адам… в этом новом теле! Ты все тот же
Адам. И я хочу, чтобы ты снова любил меня.
Он ощутил, как прилила горячая волна крови, вскрикнул
поспешно:
— Погоди!
Она спросила озабоченно:
— Да?
— Нам нельзя, — объяснил он.
— Почему? — спросила она.
В ее голосе не было еще обиды, только удивление, но Мафусаил
предпочел бы, чтобы она рассердилась или обиделась, а так сейчас придется ее
обидеть, а это так гадко, когда нужно обидеть женщину.
— Просто нельзя, — сказал он упавшим голосом.
Она сказала в задумчивости:
— Помнится, Адам тоже говорил что-то подобное, но он
все-таки пренебрег этими запретами…
— Пренебрег? — спросил он испуганно.
Она кивнула.
— А как ты думаешь, откуда это племя кентавров? Я была
одна-единственная на всем свете. И ничьи руки не касались меня, кроме могучих
рук Адама. Только он владел мной, только ему я отдалась безраздельно со всей
страстью!.. И после него не было у меня никого… до тебя.
Она обняла его за шею, он старался отодвинуться от ее
приближающихся губ, сказал поспешно:
— Но со времен Адама поменялось многое!
— То для простых людей, — ответила она с
улыбкой. — Герои — вне правил.
Она обняла его за шею и жарко поцеловала в щеку, а потом в
губы. Жидкое пламя потекло от его рта по всему телу, что ослабело, а потом
налилось новой гремящей силой. Он чувствовал, как начинает часто колотиться
сердце, в груди спирает дыхание, а руки уже жадно тянутся к ее девственно
чистой груди, такой полной и зовущей.
— Ты герой, — прошептала она, — кто бы мог
подумать, что наших богатырей можно вообще побить! А ты это сделал… так легко.
Ты не просто герой, ты — благородный герой! У тебя такие мышцы… И ты
хорош… От тебя дети будут еще сильнее, чем эти…
Мафусаил пробормотал:
— Не думаю.
— Почему? — спросила она удивленно и приблизилась
настолько, что кончиками оттопыренной груди коснулась его тела. Глаза ее
блестели, щеки наливались румянцем, а пышные груди стали вдвое крупнее.
Мафусаил ощутил идущий от них нарастающий жар, от которого в сладкой истоме
начало корчиться его тело. — Почему ты не хочешь проверить?
— Что? — спросил он глупо, потом сообразил,
помотал головой. — Нет, моя вера запрещает.
Она в удивлении вскинула брови, прелестный ротик
приоткрылся, показывая влажный красный язык за мелкими белыми зубками.
— Вера?
— Ну да.
— Что такое вера?
Он развел руками.
— Это свод законов, что такое хорошо, что такое плохо.
Там такое… названо нехорошим делом. И запрещено.
Она вскликнула:
— Шутишь? Наши женщины рассказывали, что ваши мужчины
всегда очень охотно, да! Это наши женщины ими обычно брезговали, люди такие слабые…
а вот они как раз очень даже нас хотели! И домогались.
— То они, — ответил он все еще смущенно, но с
твердостью. — А я из другого города.
— Разве не все одинаковы?
— Города? Одинаковы. Но не люди.
— Странно, — произнесла она с недоумением. —
А вот мы все одинаковы. Это так хорошо! Всегда знаешь, что другой не только
говорит, но и думает. А главное, что хочет. Давай попробуем? Ты мне нравишься…
От нее пошел сильный чувственный запах. Мафусаил почти
увидел воочию, что он сейчас будет делать, тело ослабело, по нему прошла
сладкая дрожь в предвкушении близкого наслаждения, он напряг мышцы плеч и
пробормотал с усилием:
— Ты мне тоже… Но, увы, у нас запреты.
Она сказала с удивленным смехом:
— Так отбрось их!
— Не смогу, — ответил он с сожалением, — хоть
и хочется.
— Почему?
— Поддавшись чувству, — объяснил он
неуклюже, — я получу наслаждение…
— Получишь, — пообещала она, — я хороша!
Запах стал сильнее и все мощнее обволакивал его сознание.
Тело ослабело еще больше.
— …но, не поддавшись ему, — договорил он, — я
обрету гордость! Поддаться легко, победить — трудно. Я люблю побеждать!
Она спросила ошалело:
— Кого… побеждать?
Он заставил себя ухмыльнуться красиво и гордо:
— Самого сильнейшего из противников! Себя.
Конь ощутил толчок под бока и сделал прыжок вперед. Мафусаил
обернулся и помахал рукой растерявшейся девушке с золотой гривой. По телу
прокатывалась болезненно-сладостная дрожь, оно вопило и требовало вернуться и
обрести обещанное наслаждение с этой горячей молодой и такой сладкой девушкой,
но та самая сила, что выше человека, заставляла сжимать ногами конские бока, и
жеребец набирал скорость, унося хозяина от жгучего соблазна.
Глава 8
Мимо мелькали деревья, он проскакивал через полянки с
крупными цветами, однажды дорога пошла по краю болота, Мафусаил придержал коня,
чтобы не стоптать группу молодых парней и девушек, что весело хохотали,
указывая пальцами в болото, а там в зеленой жиже что-то жалко и глупо
барахталось.
Мафусаил придержал коня, на миг показалось, что там человек,
а когда присмотрелся, остолбенел: в самом деле тонет человек, захлебывается
грязью, глаза в ужасе выпучены, руки бессильно хватаются за скользкую траву, а
совсем рядом стоят люди и… хохочут!
