— Не упоминай имя Господа всуе, — напомнил Ной
кротко.
Ханнуил отмахнулся:
— Да знаю-знаю. С такой, как Ноема, других жен тебе не видать…
Ной спросил мирно:
— А зачем они мне? Все женщины мира слились в Ноеме. И
весь дом держится на ней. Я больше занимаюсь рощей…
Ханнуил повернулся в кресле к нему всем телом.
— Ной, скажи честно, ты не рехнулся? Другим не говори,
а мне скажи. Ну, как другу. По секрету. Хотя, конечно, кто из сумасшедших
признается, что он сумасшедший?.. Но твое помешательство длится слишком уж
долго. Сколько прошло лет, как ты посадил рощу?
— Всего двадцать лет.
— Ого! И сколько еще ждать твоего потопа?
Ной вздохнул.
— Если бы он был только мой…
— Ну ладно, всеобщего?
Ной сказал задумчиво:
— Лесу расти лет сто двадцать, если не больше, чтобы
вырос как раз нужной длины и размера. Его не придется даже укорачивать… так мне
было сказано. Вот и считай сам.
Ханнуил в самом деле подсчитал на пальцах, сказал с великим
изумлением:
— Сто двадцать — растить лес, а еще десять,
выходит, будешь рубить его и строить ковчег?
— Да. Примерно.
— Ты совсем сумасшедший, — сказал Ханнуил убежденно. —
Сто тридцать лет ухлопать на такое? Все будут пить, жрать, веселиться,
обмениваться женами и прочим для удовольствий, а ты… все это время всего лишь
растить деревья? Потом еще рубить, обтесывать, строить?
— Да, — ответил Ной невесело. — Наверное, я
сумасшедший. Или все сумасшедшие, а я один нормальный.
Ханнуил захохотал весело и вкусно.
— Но ты же сам знаешь, не могут все быть сумасшедшими!
А вот один — может.
— Да, — снова согласился Ной, — наверное…
Ханнуил сказал с неудовольствием:
— Что мне в тебе не нравится, Ной, так это твое
непротивление. Ты ни с кем не споришь, никому ничего не доказываешь, но сам
живешь по своим законам, на общество тебе плевать. Ты же понимаешь, не могут
быть все не правы, а только один — прав!
— Да, — снова согласился Ной, — понимаю.
Однако я поступлю по-своему. Раз у нас такая всем и во всем свобода, то я
свободен не подчиняться желаниям большинства.
— Абсолютного большинства! — подчеркнул Ханнуил.
— Абсолютного большинства, — согласился
Ной. — Мои занятия не причиняют вреда окружающим, так что наши законы…
вернее, отсутствие законов, оставляют мне полную свободу действий… в моей
личной жизни.
Ханнуил поднялся, погладил бороду.
— Ладно, Ной, передумаешь — приходи. Мы тут
придумали новую забаву!.. Своих жен и дочерей отдаем скопом на потеху в племя
амонекков, а они присылают нам своих… Горячие такие штучки!.. Потом меняемся
дальше… Нет, не с амонекками. Отдаем их жен дальше, а нам передают, скажем, из
племени Игудила, если помнишь такого…
— Не помню, — ответил Ной кротко, — да и не
хочу помнить таких. Я Ноему никогда никому не отдам! А кто протянет к ней
руку — убью на месте, несмотря на свою кротость.
Ханнуил усмехнулся.
— Ты ведь внук Мафусаила! В тебе это иногда проступает.
Ладно, до новых встреч!
В конце лета нагрянула лютая засуха, Ной встревожился, что
крохотные побеги могут погибнуть, начал носить воду из колодца. Ханнуил и
ближайшие соседи иногда заглядывали к нему, веселились, а потом среди
собутыльников снова и снова рассказывали о чудаке, который сажает кедровый лес,
для того чтобы спастись в будущем от потопа.
Стиснув зубы, он носил воду, но все чаще посещала мысль: а
не бросить ли эту затею? Что он, хуже других, которые веселятся и радуются
жизни? Конечно, он не станет меняться женами и совокупляться с животными, что
обычное теперь дело, но хоть избавится от этого нечеловечески тяжкого
изматывающего труда, которому нет ни конца ни краю…
Кедровая поросль, словно издеваясь над ним и испытывая его
терпение, долгое время выглядела просто высокой травой, и только подойдя ближе,
он убеждался, что это деревца и что они все-таки медленно, очень медленно,
растут, в то время как чертополох и сорная трава, откуда и берутся, за ночь
поднимаются так, что целиком скрывают ростки кедра.
Он выпалывал и выпалывал снова. В голове билась злая и
тоскливая мысль: неужели и человека вот так трудно выращивает Господь, когда со
всех сторон стараются погубить сорняки?
Но годы летели, за это время подросли Сим, Яфет и Хам, взяли
на свои крепкие плечи часть забот о кедровой роще. Ноема занималась домом, и
все шло своим чередом, Ной втянулся в новые заботы, время пошло быстрее.
Однажды зашел Ханнуил, сообщил ему как новость, что деревья, посаженные им еще
столько-то там лет назад, подрастают, подрастают. Еще десять-двадцать лет, и
уже можно будет рубить. Но, может быть, он за это время уже излечился от своей
дурости?
— Моя дурость заразна, — сообщил Ной, — нас
уже пятеро.
Ханнуил отмахнулся.
— Стоит тебе передумать, Ноема последует за тобой.
Дети — тем более. Думаешь, им нравится каждый день выполнять тяжелую
работу, в то время как их ровесники проводят время в любовных утехах, пьют и
все ищут, как разнообразить свои удовольствия?.. Ты хоть понимаешь, что тебе
предстоит?
— Что?
Ханнуил сказал со злорадством:
— Начнется самое тяжелое и тягостное: срубать сучья,
сдирать кору, обтесывать, тащить к месту постройки ковчега, поднимать,
прилаживая одно на другое…
Ной развел руками.
— Что делать? Если надо, то надо.
— Не понимаю, — воскликнул Ханнуил. — Этот
твой Творец совсем дурак. Если Он решил тебя спасти, а остальных утопить, но Он
мог бы просто велеть воде не трогать твой дом. Представляешь, весь мир
затоплен, а твой дом и огород — нет! И спокойно живете себе, пока вода не
спадет… Ха-ха, разве я не умнее Творца, что придумал такое?
— Не богохульствуй, — ответил Ной
недовольно, — неисповедимы пути Творца. Он знает то, чего не знаем мы.
— Но до такого мог бы додуматься?
— Мог бы, — ответил Ной, — но если Он сказал
«ковчег», то для этого явно есть причина. Или много причин. По крайней мере,
одну я вижу.
— Какую?
— За эти сто лет, — сказал Ной, — о моем
ковчеге узнали уже везде и всюду. И все успели обмусолить эту новость, осмеять
ее, оплевать меня и похвалить себя. Всем была дана возможность опомниться и
переменить жизнь.
Ханнуил хмыкнул.
— А откуда точно известно, что потоп будет? Вот если бы
это было написано на небе огненными буквами! Да еще точная дата, когда и как…
Думаю, многие бы постарались спастись. Либо как ты, либо ударились бы в
праведность…
