В тесной, пропахшей театральным гримом и нафталином гримерной полутемно. Лишь маленькая лампа над зеркалом тускло мерцает. Развешанные на рейке под потолком платья шуршат и качаются в темноте, словно ожившие призраки. По стенам мечутся зловещие тени. Полумрак отливает багрянцем и темным золотом.
— Я даже рад, что ты узнала! Чего рыдаешь, актриса? Чего ты добиваешься? По-твоему, мы сможем жить втроем?
Я отворачиваюсь, отхожу к стене, подолы развешанных платьев гладят меня по волосам, скользят по лицу. Я больше не понимаю, не хочу понимать, что он говорит. Этот голос — низкий, хрипловатый, я знаю каждую его интонацию, каждый вздох и каждую паузу. Я помню, как этот голос шепчет, задыхаясь от страсти, как он смеется, как сипит, устав от многочасовых споров. Но до сих пор я не слышала в нем такой издевательской жесткости. Это просто невыносимо. Я не знаю, что делать, как прекратить эту раздирающую меня изнутри боль. Каждое его слово бьет меня под дых, хочется свернуться, скорчиться на полу, прикрыв руками голову. Я больше не могу бороться, возражать, я просто хочу, чтобы все это кончилось, чтобы я очнулась от проклятого горячечного кошмара.
Обернувшись, я вижу его обезображенную черную тень на стене. Тень взмахивает длинными, как плети, руками, откидывает громадную голову. Но ведь это не он. Я знаю его, он порывистый и великодушный, он красивый и родной, он не терпит грубости и пошлости, у него гибкое легкое тело и ласковые глаза. Это не он, не он, он никогда не ненавидел меня.
Этого черного, страшного призрака я не знаю. Я боюсь его и ненавижу, ненавижу какой-то утробной животной ненавистью. Это она кипит у меня внутри, клокочет, тесня дыхание. Что же ты смеешься надо мной, черный человек? Это ты, я знаю, это ты вот уже полчаса читаешь мне смертный приговор, он бы никогда так не смог. Проклятое кладбищенское чудовище, душу высасывающий морок! Я справлюсь с тобой, не возьмешь!
Рука моя, словно помимо воли, шарит по низкому маленькому столу, на котором костюмер разложила реквизит для завтрашнего представления. Пальцы натыкаются на забытые среди деталей костюма портновские ножницы, вцепляются в них, словно в единственное спасение в этом тошнотворном, туманящем глаза мире. Массивное тяжелое острие со змеиным свистом скользит по тонкому полотну. Я двигаюсь на голос, почти ничего не различая в мутной полумгле. Он пульсирует у меня в голове, манит меня.
— И потом… Ты просто надоела мне.
— Но как… как ты мог так быстро разлюбить меня?
— Ну, — привидение усмехается, тонкие страшные руки-плети на стене описывают волнообразную дугу, — значит, я вот такой вот влюбчивый…
Его голос темным набатом гудит в висках, заполняя собой все пространство, и я в мучительной попытке избавиться от него точным, сто раз отрепетированным движением коротко бью снизу вверх под ребро. Тяжелый заточенный предмет мягко входит в тугую плоть и с глухим стоном ударяется о подреберную кость, на пальцы мне брызжет что-то теплое. Наступает тишина.
Он оседает на меня всей тяжестью, и я не выдерживаю веса, валюсь на пол. Больно бьюсь затылком о каменный пол и вот сейчас, словно впервые, вижу над собой его бледное лицо.
Оно кружится надо мной, грудную клетку сдавливает, и я наконец проваливаюсь в блаженное черное ничто.
4
Я едва успела затолкать тетрадь обратно в портфель, увидев возвращающуюся с террасы пару. Не похоже, чтобы синьора намеренно вложила эту тетрадь в материалы для будущей книги, скорее всего, просто забыла о ней — она ведь сказала, что не открывала этот саквояж давным-давно. Интересно, что это? Примадонна на досуге балуется кропанием детективов? А может, там, в тетрадке, воспоминания юности? Тогда тем более не стоит пока афишировать, что я ее нашла. Шантажист из меня, конечно, вряд ли получится, а вот немножко сбить спесь с зазнавшейся богачки, пожалуй, удастся.
Укрывшись за спиной официанта, как раз расставлявшего на столе аппетитно дымящиеся блюда, я сунула тетрадку обратно в потайной карман и невинно улыбнулась подходившим хозяевам вечера. Они мило беседовали между собой. Стефания явно чувствовала себя в своей тарелке, непринужденно смеялась, была приятно возбуждена, сверкала глазами, зубами и серьгами, старая сука. Дробный звонкий смех ее звучал так заманчиво и зовущее, что наверняка сводил окружающих мужчин с ума. Голубчик, однако, выглядел как обычно, спокойным и уверенным в себе, и лишь хищный прищур настороженных, как у голодной куницы, глаз выдавал сдержанное нетерпение и заинтересованность.
— Боже, что это вдруг на тебя нашло? — недоумевала Стефания. — Мы же сто лет знакомы…
— Вот именно, дорогая, и нам не требуется время, чтобы узнать друг друга получше.
— Ты ведь однажды уже делал мне предложение…
— Да, и ты отказалась, потому что была замужем. А теперь ты свободна, да и я давно вдовец. Считай, что я предлагаю тебе взаимовыгодную сделку. Так сказать, слияние капиталов.
— Но Фабрицио умер совсем недавно…
— Вот я и спешу, пока его место никто не занял. В самом деле, Свет, не могу же я всю жизнь ждать, пока между твоими мужьями образуется промежуток и для меня.
— Ну и циник же ты, Анатолий Маркович! — весело и кокетливо отозвалась она.
Вот оно что, Голубчик, значит, только что предложил вдовствующей королеве руку и сердце. А она, кажется, еще и раздумывает. Да тут, на теплоходе — что там на теплоходе, во всей моей разнесчастной родине, — любая женщина зубами дралась бы за такое счастье.
На меня они обращали внимания не больше, чем на хрустальный графин с водкой. Стефания откинулась на спинку своего стула с ленивой грацией матерой львицы, отдыхающей в спокойной обстановке, но в любую секунду готовой к прыжку, если ситуация переменится, потерла тонкими пальцами виски, с улыбкой покачала головой:
— Это какое-то безумие. Тебе не кажется, что я давно уже перешагнула через амплуа невесты?
— Тебя волнует, не шокируем ли мы европейский бомонд? Не переживай, он видал и более странные браки.
Он склонился над столом, выхватил из вазы цветок и с комически серьезным видом вставил его в петлицу пиджака. Стефания, откинув голову, рассмеялась и произнесла:
— Толя, если хочешь сорвать флэш-рояль, не переигрывай! И, пожалуйста, не дави на меня. Договорились? Я подумаю.
— Только думай не слишком долго. Не забывай, что я уже не так молод, — со смехом отозвался он.
В этот момент на пороге возник верный сынуля с забытой материнской сумочкой. По лицу Голубчика скользнула тень досады, и я, решив, что пора зарабатывать дополнительные очки у начальства, поднялась из-за стола.
— Пойду, пожалуй, перекурю на свежем воздухе. Эд, ты не составишь мне компанию? — спросила я.
— Конечно, — рьяно вызвался он.
И мы, оставив новоявленных жениха и невесту наслаждаться друг другом, вышли на освещенную разноцветными огнями террасу.
