В толпе запричитала, осела на землю женщина. Во весь голос
заголосила другая. На них цыкали, потом оттащили, чтобы не мешали.
Боромир сказал неуверенно:
— Таргитай безнадежен, а Олег еще чему-то может
научиться…
Громобой расхохотался, сказал грубым, как медвежий рев,
голосом:
— Сам же берешь вместо него Тилака! Брось, мягким тебя
делает старость. Чтобы в Лесу выжить, надо работать как муравьи. Все видят, что
Олег — недотепа, неудачник. Поумнее Тарха, кто спорит, но ум занят чем угодно,
только не делом. Мы решили? Решили. Так объяви общую волю!
Боромир вздохнул, сказал потухшим голосом:
— Невры Светлого Леса! Объявляю волю богов, которые
сотворили нас, дали законы, ведут через Тьму. Этой весной, как всегда, мы
перебрали молодняк. Боги благосклонны к Народу! Восемь подпарубков переводим в
парубки. Лишь двое оказались никчемами. Вы знаете, как поступить.
Он повернулся к старцам, что сидели рядком на бревне, как
сизые голуби. Народ тихонько переговаривался, вдали слышались вопли Росланихи.
Тарас покачивал головой, но молчал. Боги, охраняя Народ, велели Маре и ее
кровожадным дочкам забирать больных еще во младенчестве. Другие помирают в
детстве. До парубочества дотягивают самые крепкие, выносливые. Однако здоровый
люд тоже может сгинуть, если заведутся ленивые да робкие! Волей богов таких
выбраковывали при Посвящении в Охотники. Таргитая кормили, одевали, берегли
девятнадцать весен, но, как видно теперь, с трудом добываемый корм ушел зазря.
Закон строг: кто не работает — тот не ест. А Таргитай пытается остаться
дитятей, хотя перерос отца, в плечах — косая сажень, бера бы заломал, если бы
довелось схлестнуться.
В полной тишине, когда даже матери Олега и Таргитая затаили
дыхание, Громобой перекатился с пятки на носок и обратно, грянул устрашающе во
весь голос, покраснев от натуги:
— Гоям — веселье в честь светлых богов! Изгоям — день
на сборы!
Боромиру передали бубен, волхв постучал пальцами. Туго
натянутая кожа отозвалась глухим протяжным стоном. Народ зашевелился, парни
вытянулись в линию. Когда в ряд встали охотники, вокруг костра образовалось
коло. Мужчины положили ладони соседям на плечи, переплетя руки.
Громобой молодецки крякнул, вломился в ряд. Он высился почти
на голову над соседями, а его огромные, как бревна, руки едва не пригнули их к
земле. Боромир начал постукивать в бубен. Мужчины покачивались, притопывали,
еще не двигаясь с места. Девки легонько повизгивали. Босые, в посконных
рубахах, но у каждой на голове венок из травы, а то и бересты, в косах — ленты.
Глаза дикие, шальные. После охотников придет их черед, а потом… потом начнется
то, о чем мечтали всю зиму, при одной мысли о пахучих травах и горячих жадных
руках начинает кровь шуметь в висках…
Бубен гремел громче, женщины били в ладони. В Лесу даже у
женщин ладони широкие, мозолистые, и хлопки похожи на удары секиры по дереву.
Мужчины медленно двинулись вокруг столба Велеса. Шли по ходу солнца, как ходили
испокон веков их пращуры. Боромир говаривал, что однажды, вот так двигаясь за
солнцем, пращуры забрели в далекую жаркую Индию. Многие там остались, но другие
через сотни лет вернулись…
Оставшись один, Таргитай пятился, пока под ногами не
захлюпала вода. Над головой злорадно закричала птица, с низких ветвей
посыпалась труха. Он повернулся спиной к деревне, деревья расступились, но еще
долго слышал бубен, гром пляски. Земля вздрагивала: в нее одновременно били
десятки ног.
За Таргитаем зашлепали босые ноги. Догнал Олег — бледный,
худой, с вытаращенными глазами. Он сутулился, острые ключицы выпирали, грозя
прорвать тонкую кожу. Одежда висела как на пугале.
— Тарх, — сказал он со страхом, — что теперь
делать?.. Меня тоже… Тебя хоть за дело, а меня за что?.. Я старался, трудился…
Пусть невпопад, но старался!
Крупные капли пота усеивали лицо, на носу висела капля.
Глаза блестели, на худой жилистой шее нелепо болтался мешочек с засушенными
жабьими лапками.
— Не знаю, — ответил Таргитай хрипло.
В животе было тяжело и холодно, словно проглотил огромную
мороженую рыбу. Он сел, прислонившись к могучему дубу. Над головой пробежала,
цокая крохотными коготками, шустрая белка. Из-за Реки доносился шум, ликующие
крики.
Олег переступил с ноги на ногу, торопливо сел. Длинный
балахон укрыл его ноги, молодой волхв стал еще больше похож на молодую девку.
— Неужели… изгонят? — переспросил он. — Были
гоями, стали изгоями… Да лучше сразу головой в болото! В Лесу не выжить.
— Изгонят, — повторил Таргитай глухим голосом.
— Почему? Почему?
— А ты видел их глаза?.. Ликуют! Оказывается, нас
ненавидят.
— Скорее завидуют, — ответил Олег поникшим
голосом.
Лес обступал их со всех сторон, оставался лишь узкий
просвет, где журчала вода, прыгая по камням, издали доносились крики. От земли,
скрытой толстой шкурой мха, тянуло сыростью, могилой. Мох вспучивался, кое-где
лопался под напором белесых, как руки упырей, подземных корней. Те
высовывались, освобожденно шевелились, пытаясь схватить неосторожного человека
или зверя. Пахло гнилью.
Олег нервно оглядывался. В деревне ничто не скроешь,
особенно трусость. Ни одна девка, даже рябая Дашка, не решалась выйти за Олега.
Он был на три года старше Таргитая, но не разу не подрался, бледнел, завидев
кровь. Когда однажды при нем резали козу, сомлел под насмешки парней и девок.
— Как пойдем в этот Лес? — спросил Олег. Он трясся
всем телом.
— Кто сказал, что пойдем вместе? — ответил
Таргитай грубо. — Я с тобой рядом… не сяду.
Глава 2
Вечером в дверь, она же и крыша, громко постучали. Грубый
голос заорал, велел отворять, а то от двери останутся щепки, а землянку завалит
землей и бревнами. Тарас, громко шаркая подошвами, заспешил к двери. Таргитай
остался на прогретых костром камнях, уткнувшись в шкуры.
Сверху спустился, пригибая голову, огромный человек.
Мохнатая душегрейка мехом наружу распахнулась, обнажив такую же густую длинную
шерсть. Тугие мышцы обнаженных рук блестели в свете лучины, как отполированные
корни старого дуба. Огромная тень метнулась по всему помещению, резко
изламываясь при переходе со стен на потолок.
Человек выпрямился, задев потолочную балку. Тарас
засуетился, вытер лавку чистым полотенцем.
— Садись, Мрак! Будь гостем. У нас беда, но тебе рады
завсегда.
Мрак молча опустился на лавку. Дерево жалобно застонало,
прогнулось. Черная тень замерла, погрузив половину комнаты в темноту.
Росланиха суетилась у очага, повернула к Мраку заплаканное
лицо:
— Отужинаешь?
— Квасу, — гулко обронил Мрак.
