Да, но он чей-то, этот тощенький мальчик
возраста Кирюши, и какая-то мать сегодня пойдет тем же коридором, что и я.
Старательно прогоняя от себя эти мысли, я доплелась до метро, в булочной у
входа купила невесть зачем эклер и быстро-быстро, не жуя, проглотила его, не
ощущая ни вкуса, ни запаха.
Жирный крем лег в желудке камнем. Ощущая
внутри себя неприятный ком, я дошла до платформы и села на скамейку. В ту
же секунду желудок, сжавшись, рванулся к горлу. Я попыталась найти глазами
урну, но после террористических актов их, похоже, все из подземки убрали.
Наверное, можно было достать из сумки пакет, но я не успела.
– Нет, что за безобразие, – заорала
подбежавшая дежурная. – Напьются и в метро, а еще женщина! Ни совести, ни
чести!
– Простите…
– Больная, что ли? – сбавила тон
служащая.
Я кивнула.
– Ехай домой, – распорядилась
тетка. – Или врача вызвать?
Я покачала головой и вошла в остановившийся
поезд. Уже на выходе из метро ко мне вернулся рассудок. Так, сейчас сажусь на
телефон и поднимаю на ноги всех! Слезами горю не поможешь, надо искать детей.
Первое, что я увидела, войдя в квартиру, была
небрежно брошенная на пол куртка Кирюши и валяющиеся сапоги Иры на уродской
платформе. Из кухни доносились радостно-возбужденные голоса. В голове у
меня помутилось.
Схватив один сапог, я ринулась на звук. Первой
под руку попалась ничего не подозревающая, весело смеющаяся Ириша. Именно вид
ее счастливого лица и превратил меня в беснующуюся фурию. С ужасающим
воплем я кинулась вперед и принялась колотить тяжеленным сапогом ничего не
понимающую Иришку.
– Ой, ой, Лампа, стой! – верещала
она, загораживаясь руками.
Но я орудовала сапогом, как молотом. Досталось
всем – подбежавшей Лизе, ухмыляющемуся Кирюшке и даже Рамику, некстати
подвернувшемуся под горячую руку.
– Что случилось, Лампуша, объясни
наконец? – заорал Кирюша.
Я опустила сапог и, тяжело дыша, уставилась на
него.
– Ну-ка, отвечай немедленно, какие на
тебе трусы?
– Белые, – изумился Кирюша.
– Это тебе за трусы, – взвизгнула я
и принялась колотить его сапогом, – за белье, за трикотажные, за
плавочки!..
Внезапно чьи-то сильные, просто железные руки
ухватили мое тело сзади и приятный, незнакомый мужской голос произнес:
– Ирка, немедленно забери обувь; Кирилл,
тащи воды; Лизавета, посади ее…
Меня посадили на стул, влили в рот коричневую
пахучую жидкость. Внезапно вся злость пропала, и я разрыдалась.
– Лампочка, – спросила Ира, –
что случилось?
– Как вы могли, – икая и размазывая
по лицу сопли, завывала я, – как могли! Где вы ночевали? Куда подевались?
Я ездила в Склифосовского опознавать труп мальчика в трусах, белых,
трикотажных.
– Ужас, – прошептала
Лизавета, – бедная Лампуша!
– Лампудель, – зачастил
Кирюшка, – ты бы не нервничала, знаешь, сколько мальчиков в белых трусах
ходит? Да у нас в классе почти у всех такие! Чего ты перепугалась?
Я схватила кухонное полотенце, высморкалась и
ответила:
– Я видела, как вы сели в иномарку,
блестящую такую, с тонированными стеклами. Вам и невдомек, какое количество
сейчас на улицах негодяев, педофилов всяких!
– Что ты, – успокоила Лиза, – с
нами ничего не могло случиться.
– Еще никто не попал в руки маньяка по
своей воле, – парировала я.
– Бога ради, не ругайте детей, они не
виноваты, – донесся из угла приятный, сочный баритон.
– Знакомься, Лампуша, – радостно
сообщила Ира, – мой папа.
Я резко повернулась и чуть не упала со стула.
Возле холодильника стоял рослый, красивый мужчина сорока лет. Вьющиеся
темно-каштановые волосы аккуратно уложены, пронзительно-синие глаза смотрят
мягко, красивый, почти идеальной формы рот улыбается. Одет он был в простой,
но, очевидно, дорогой пуловер и джинсы. И никаких цепей, перстней и
золотых зубов.
– Это я посадил их в свою машину, –
пояснил гость, – мы поехали в зоопарк, а потом в Вихрево, пообедать, да
подзадержались немного.
– У дяди Роди бассейн, –
бесхитростно пояснил Кирюша, – и еще торт был из мороженого, прикинь, его
повар сначала поджег!
– Ну почему вы меня не предупредили?
– Мы звонили днем – никто не
подошел, – затараторила Лиза, – потом занято – и опять никого,
ну мы и решили, что ты спишь спокойно…
– Вам же сегодня в школу…
– Мне нет, – быстро встрял
Кирюша, – я больной, весь поломатый, это Лизка с Иркой прогульщицы, а я на
законном основании.
– Я хотел сказать вам спасибо за
дочь, – улыбнулся Родион. – Ириша говорит: у вас так здорово, что и
уезжать не хочется!
Я смотрела на него во все глаза. Это человек,
загнавший себе в руку железные штыри? Невосприимчивый к боли Гвоздь?
Авторитетный мужик, подмявший под себя несколько преступных группировок? Бандит
и уголовник со стажем? Быть того не может.
Больше всего он был похож на пианиста или
скрипача. Где вульгарная одежда и обязательные татуировки? Где золотые фиксы?
И изъясняется господин Гвоздь, как священник – на правильном русском
языке…
Я кинула взгляд на растрепанную Иру.
– Да уж, сапогом бью их в первый раз!
– Не знаю, как бы я поступил на вашем
месте, – моментально отреагировал Гвоздь, – небось схватился бы за
ремень! Представляю, что вы пережили одна, в морге…
– Это ужасно, – вздрогнула я.
– Согласен.
– Вы бывали в Институте Склифосовского?
– Приходилось, – вежливо ответил
Гвоздь и велел: – Вот что, детки, дайте нам с Лампой Андреевной побеседовать с
глазу на глаз.
Довольные, что легко отделались, Ира, Лиза и
Кирюшка послушно вымелись в коридор. Гвоздь сел к столу.
– Хотите кофе?
– Лучше чай, цейлонский, без
сахара, – заявил мужик.
Я улыбнулась. Иришин папа нравился мне все
больше.
Взяв чайник, я наклонила его над чашкой и
случайно капнула гостю кипятком на колено.
– Ой, – дернулся Родион.
