Летом и зимой еще было ничего, а весной и
осенью Люба начинала выделывать чудные вещи. Могла убежать на несколько дней из
дому и таскаться по подвалам и чердакам. При этом у нее резко обострялась
сексуальная активность, и, когда загулы заканчивались, приходилось вести
девушку на аборт. После операции у Любки начиналась фаза раскаяния, она рыдала
день-деньской, а потом пыталась покончить с собой. Пила таблетки, вскрывала
вены, лезла в петлю… Жизнь Воротниковых превратилась в перманентный кошмар.
В семье, кроме Любы, подрастало еще двое детей, и жизни не стало никому.
Брат с сестрой в четыре глаза стерегли сумасшедшую, стараясь не оставлять ее
одну. Из аптечки убрали все лекарства, кроме нескольких таблеток аспирина,
чашки у них в доме подавали пластмассовые, а отец перешел на электробритву. Но
в один далеко не прекрасный день, когда Любаша попыталась повеситься в ванной
на банном полотенце, терпение родственников лопнуло, и они поместили старшую
дочь в психиатрическую клинику. Как Люба ухитрилась удрать из поднадзорной
палаты, не понимал никто. Поднялся шум. Сначала родители отреагировали на
исчезновение Любы более или менее спокойно. Думали, она, как всегда, таскается
с бомжами, но через две недели забеспокоились. Вот Воротников и пришел к Лене,
он знал, что сосед работает в милиции.
Дубовский в момент раскрутил дело. Это
оказалось проще, чем отнять у младенца погремушку. Бездомные, ошивавшиеся на
Киевском вокзале, припомнили красивую рослую девушку и сообщили, что она ушла с
приятной молодой женщиной к стоянке такси. Был найдет и таксист, доставивший
парочку в гостиницу «Морская». Узнав о пожаре, Леня присвистнул, но
Воротниковым ничего говорить не стал.
Сейчас, лучезарно улыбаясь, он пояснил мне:
– Любку все равно было не вернуть. Да и,
честно говоря, всем от ее кончины только лучше стало. Родители вздохнули
свободно, да и сама она отмучилась. Пожалел я Зинаиду, не стал ничего
предпринимать, а отцу с матерью сообщил, что Любка села на вокзале с компанией
бичей в товарняк и отбыла в неизвестном направлении. Через пару лет ее
официально признали умершей. Вот с тех далеких времен мы и дружим с Зинкой.
Я подавила смешок. Хороша дружба! Интересно,
сколько денег отстегнула тебе бедная Иванова, чтобы заткнуть ему глотку?
– Зина абсолютно не способна на
убийство, – спокойно пояснил Леня. – Не скрою, когда Жанка начала ее
шантажировать, Зюка в полной прострации прибежала ко мне с вопросом – что
делать?
Леня, недолго думая, предложил:
– Есть парочка надежных парней.
– Ни в коем случае, – испугалась
Зюка.
– Ты не так поняла, – пояснил
Дубовский, – никто не собирается убивать Малышеву. Ну, поговорят с
девчонкой в уголке, объяснят ошибки!
– Нет, нет, нет, – махала руками
Зюка, – черт с ней, буду хвалить жуткие картины, в конце концов, мне все
равно, она ведь только славы хочет, медных труб, ну и пусть получит. Пойми, я
не смогу жить, если узнаю, что из-за меня покалечили человека.
Леня пожал плечами:
– Была бы честь предложена.
Зинка принялась регулярно петь осанну
Малышевой, а Леня, чтобы помочь подруге, даже выставил отвратительные пейзажи у
себя в галерее. Очевидно, и у подлецов случаются альтруистские порывы.
– Уж поверь мне, – втолковывал
Дубовский, – Зюка тут ни при чем.
– Тогда кто, может, ты? – в упор
спросила я.
Леня радостно заржал:
– Пупсик мой, птичка шизокрылая, ну зачем
бы мне, человеку с деньгами и положением, травить Жанку?
– Малышева вела дневник, где были
записаны чужие тайны, вдруг там и про тебя что нашлось?
Дубовский заулыбался еще шире:
– Кисонька, да я весь на виду, честный
администратор. Спроси у любого художника, взял ли хоть копейку себе в карман.
Бутылки коньяка, естественно, не в счет, их все несут, вон, полный шкаф стоит…
– Это сейчас ты «рафинированный
интеллигент», – не утерпела я, – только в бытность сотрудником
легавки не слишком-то соблюдал закон!
– Ну, милая, – спокойно увещевал
меня Леня, – пойми, я же был профессионалом на том поле. Ну прикинь на
минуту, что я и впрямь решил бы избавиться от Малышевой, неужели стал бы
действовать таким топорным способом? Травить девчонку, как таракана, да еще в
своем присутствии, да еще ядом, который моментально вычисляется даже без
лаборатории. Достаточно понюхать лицо – и все понятно! Нет, дорогуша, я же
все-таки не клинический идиот!
– Ну а как бы ты действовал, интересно
знать?
Леня с жалостью глянул на меня:
– Деточка, в нашем мире существуют
потрясающие профессионалы. Никто даже ничего и не заподозрит! Ну, схватилась
глупая женщина мокрыми руками за фен или мыла окна, дурочка, босиком, да мало
ли несчастных случаев приключается… А в Жанниной смерти виноват дилетант,
тут действовал любитель, начитавшийся детективов, уж поверь моему опыту!
Я молчала, переваривая информацию.
– И потом, крошка, сдается мне, что
несчастного Гребнева отправил в мир иной тот же человек, только я никак не
пойму за что, связи между двумя убийствами не вижу.
– Связь не видишь, а думаешь, что
преступник один и тот же, – фыркнула я.
– Нюх у меня, Лампа, на такие
вещи, – задумчиво сказал Леня, – знаешь, иногда все улики против, а
сердце подсказывает – виноват! Начнешь мотать – и точно! Ну, чутье у
меня на преступника, как у спаниеля на утку, хотя ты в это, конечно, не
поверишь!
Я молча разглядывала всевозможные штучки,
украшавшие стол Дубовского: пара фигурок из нефрита, цепочка из блестящего
металла, несколько игральных костей и причудливой формы пузырек, похожий на
усеченную пирамиду. Отчего же, я поверю в интуицию бывшего милиционера. Володя
Костин частенько рассказывал, что и с ним это бывает.
– Знаешь, Лампуша, – откровенничал
майор, – сам не пойму, откуда что берется. Ну иногда входит человек в
кабинет. Вызвали его как свидетеля, чист, словно слеза младенца, следствию
помогает, искренний такой, надо бы от души поблагодарить, гражданин времени не
пожалел, пришел, а у меня в мозгах словно свет зажигается: стоп, вот он,
голубчик! Ну почему такое происходит, может, я экстрасенс?
И вот теперь те же слова произносит Дубовский…
– Ну и что подсказывает тебе
чутье? – поинтересовалась я.
– Знаешь, – протянул Леня, –
честно говоря, мне кажется – ее вообще не должны были убить, ну никому она
не мешала…
