Нахим слушал затаив дыхание. Он представил себе две огромные
массы людей, передние ряды которых знают определенно, что погибнут, и ощутил,
как на затылке зашевелились волосы.
– Персы стояли лицом к скифам, ждали приказа идти в бой. Кто
шептал молитвы, кто вспоминал родных, но лица всех были мрачными и
решительными.
– А скифы?
– Скифы тоже ждали приказа идти в бой. Но вдруг персы, а с
ними и царь Дарий заметили, что в передних рядах скифов началось какое-то
смятение. Они колыхались взад-вперед, потом люди начали бросать оружие,
метаться из стороны в сторону. И вот уже сотни, если не тысячи людей мечутся из
стороны в сторону!.. Дарий велел спешно узнать, что там случилось. Туда
поскакали его полководцы, а вернулись вскоре бледные и дрожащие. Оказалось, что
в передние ряды скифов забежал заяц! Бедный зверек совсем ополоумел от страха,
метался из стороны в сторону, а скифы бросились с хохотом его ловить.
И ловили, хватали, падали, совсем забыв о страшной битве, что вот-вот
должна начаться… и где они все должны погибнуть.
Иисус прошептал с ненавистью, но в голосе звучало
потрясение:
– Сумасшедший народ!
– Может быть, – согласился Соломон. – Персов не то
чтобы обуял ужас, они были мужественными воинами, но все как-то сразу поняли,
что войну проиграли. Нельзя воевать и победить людей, которые беспечно ловят
зайца перед лицом смерти!.. И верно, из всей огромной персидской армии
только сам царь Дарий спасся, да и то чудом, благодаря греческим наемникам,
которые вопреки его приказу не разрушили мост, по которому он и успел убежать
от настигающих скифов через великую реку.
Иисус подавленно молчал. Соломон подошел к окну, всмотрелся
в багровое зарево пожара. За спиной голос Нахима был полон тоски:
– Да, этот народ еще более молод, чем те скифы.
И беспечен. Его не вразумить, не испугать.
В коридоре послышались голоса. Дверь распахнулась, в
сопровождении служанки вошла блистающая здоровьем Исфирь. От нее пахнуло
степными травами, свежестью. Волосы на лбу были перехвачены широким золотым
обручем. В середине над переносицей таинственно блистал крупный сапфир.
Черные как смоль волосы свободно падали по спине, лишь в середине перехваченные
цветной лентой.
Ее лицо сияло весельем, а в глазах был едва сдерживаемый
смех.
– Рабби, этот народ еще моложе и беспечнее скифов!
А это их знаменитое «авось»!
– Что это?
– Это такое философское понятие… Это… гм… выражение их
беспечности, с которой могут идти навстречу самым великим неожиданностям. Из
нас никто не сунется в темную комнату, в густой туман в незнакомом месте, не
пойдет через чужое болото! А скиф, или теперь рус, говорит свое беспечное
«авось», идет смело…
– И что же? – спросил Иисус в нетерпении.
– Иной раз гибнет, иной раз находит.
Нахим поежился:
– Все-таки гибнет…
Она рассмеялась еще беспечнее:
– Но иной раз и находит! Кто не высовывается, тот остается
цел, но он никогда и ничего не приобретает!
– Кроме мудрости, – вставил Соломон негромко. – Ты
забыла о мудрости, дочь моя.
– Кроме мудрости, – согласилась она. – Но что
молодым да сильным мудрость? Они не будут знать, что с нею делать. Она путы на
их ногах, из-за которых погибнут.
Аарон, который до того молчал, сказал негромко, с горечью:
– Мы, иудеи, изо всех сил стараемся сохранить свою веру… но
до чего же легко перенимаем чужие обычаи, чужие взгляды!
На него оглянулись с удивлением. Он кивнул на Исфирь. Полная
задорной жизни, она смеялась громко и беспечно, белые, чистые зубы сверкали как
жемчуг, подобные ночи волосы перекатывались крупными волнами по спине,
блестели мелкими искорками. На лбу золотой обруч подчеркивал красоту ее лица.
Крупный сапфир мерцал с веселой загадочностью, но без угрозы, словно
намекал на некую тайну, но вовсе не страшную. Спина ее была прямая, волчья
безрукавка слегка приоткрывала круглую грудь, такую же обцелованную жгучим
солнцем, как и загорелые плечи и руки.
Она все еще смеялась, но глаза ее внезапно сузились, стали
серьезными.
– Это одежда, только одежда! А под одеждой у меня все
то же сердце.
Когда она ушла, Соломон прислушался к звонкому цокоту
бронзовых подков на ее сапожках:
– Да она больше скифская царица, чем иудейка… Но Яхве что-то
говорит нам через нее! Горе нам, мы слишком мелки и ленивы, чтобы понять
сокровенный смысл его иносказаний!
Юная Мойра металась по комнате, заламывала руки. Наконец
мать спросила сердито:
– Да что с тобой?.. Случилось что?
– Ох, мама, тяжко мне.
Мать перестала тереть полотенцем тарелки, повернулась к
дочери. Глаза стали острыми.
– Что случилось, говори?
– Мама…
– Это молодой сын Абрама? Он?
Голос ее стал визгливым, она набрала в грудь воздуха для
истошного вопля. Мойра поспешно сказала:
– Мама! Если ты родила меня невинной, то я и сейчас такая
же. Этот сопливый Абрамчик пусть слюни роняет и дальше. Нет, мама!.. Другое.
Мать перевела дух, голос стал спокойнее, ворчливее:
– Так что же? Явно кто-то замешан. У вас, молодых, все
беды и радости только от этого… Будто нет работы, учебы, торговли…
Мойра ласково отобрала у нее тарелки:
– Сперва поставь посуду. Мама, я люблю тебя. И всегда
слушалась! И сейчас… Я могла бы тайком, как моя старшая сестра, но я
же знаю, какая ты хитрая и как дурачишь отца…
Мать испуганно оглянулась:
– Ш-ш-ш-ш! Как ты смеешь говорить такое?
– Прости, мама. С языка сорвалось. Просто я хотела
сказать, что когда к нам заходит преподобный ребе Соломон… Молчу, молчу!..
Мама, я хотела посоветоваться. Понимаешь, я дала слово Твердой Руке, это мой
знакомый скиф, что приду к нему в полдень к реке…
Она подхватила охнувшую мать, та беззвучно раскрывала рот и
выпучила глаза, усадила на лавку. Лицо матери быстро приобретало синюшный
оттенок. Мойра на всякий случай отодвинула посуду подальше.
– Мама, – сказала она быстро, – я не приду! Разве
я стала бы тебе это говорить? И не надо так сердиться. Да, он гой, но он
сильный, красивый и храбрый. И не грубый, он просто не знает, что он
грубый.
Мать с трудом перевела дыхание:
– Гой… Акум… Как ты могла?
Мойра независимо повела плечами:
– А что? Я же не собираюсь идти к нему в жены?
Просто поболтали, посмеялись… Теперь он упросил меня прийти к нему на берег. Не
знаю, как это случилось, но я пообещала. Зато теперь, дома, я передумала.
