Рус неодобрительно покачал головой:
– Не понимаю. Как можно стыдиться подвигов? Римляне бы о
таком… на всех скалах саженными знаками!..
Соломон ответил тихо:
– Кто сказал, что наш спор с Римом окончен?
Рус усмехнулся, смолчал. Он знал, что их спор с неведомым
Римом окончен. Потому что послезавтра лучшие из этого жалкого племени полягут
под тяжелыми мечами скифов.
Соломон тоже отвел глаза. Он понял, что подумал молодой
вождь варваров. У него слишком честное, открытое лицо. На нем мысли можно
читать так, как если бы он писал их крупными знаками. Но он, Соломон, имел в
виду не племя мошквы, а вообще спор Израиля с Римом. Не может господь
допустить, чтобы никто из бежавших больше не уцелел!
И тогда спор Израиля с Римом продлится до полной
победы. Но это не будет спор мечей.
Глава 7
После обеда Соломон в своей старенькой двуколке, а Рус
верхом на Ракшасе, черном как угорь, с лоснящейся кожей, отправились к месту,
где завтра две сотни человек сойдутся в смертельном бою.
Вчера иудеи и русы совместно провели плугом межу, за которую
заступать нельзя, а буде заступит кто – тот считается убитым, что намного
хуже, ежели бы погиб взаправду: могут счесть, что нарочито, мол, шкуру спасал…
Получилось ровное квадратное поле. Там и сейчас бродили
одиночки, выискивали и убирали камни, затаптывали неровности, сглаживали
бугорки. Рус заметил, что воины иудеев и русы одинаково старательно чистят
боевое поле: добро, если коряга вывернет ногу чужаку, а если своему?
Их заметили, кое-кто остановился, ждал. Рус издали вскинул в
приветствии длань. Ладонь была широка, он чувствовал, как мощь перетекла от
плеча к кончикам пальцев. Но и в плечах ее было столько, что готов был
подхватить на них небесный свод, буде рухнет, так и подержит, пока
растерявшиеся боги не встащат обратно.
– Вон и бревен натащили, – сказал он Соломону
весело. – Это все Ерш старается…
– Зачем? – не понял Соломон.
– Рассядутся как вороны, – объяснил Рус. – Зрелище
им на дармовщинку. Да и то, что у нас осталось еще? Баюна вы убили, проклятый
народ, а кроме песен и плясок, больше и радостей не осталось, если не считать
кулачные бои!
Соломон зябко поежился. Страшный бой, что разыграется
завтра, как-то язык не поворачивается назвать зрелищем. Разве что для скифов,
привыкших к крови, жестокости, свирепым пыткам, которым подвергают своих же
юношей и называют это испытанием характера, посвящением во взрослую жизнь…
– Надо, чтобы сидели не слишком близко, – сказал Рус
озабоченно. – И чтоб между ними и полем ходили стражи!
– Мы тоже поставим людей, – пообещал Соломон.
– И еще…
Хохоча во весь голос, подошел Корнило. Рус нахмурился, он
сам чувствовал, что в последние дни особенно часто стал хмурить брови, ворчать,
но все не удавалось сбросить с плеч внезапную тяжесть – трудно быть
князем, – и спросил недовольно:
– Что веселого?
– А с той стороны поля, – сказал Корнило
весело, – иудеи уже скамьи вбивают! Да не из города, те сидят за стенами
как мыши. Из весей, где уцелели.
Соломон заметил чересчур кротко:
– Да, им особенно захочется увидеть сражение.
Уловил Корнило или нет скрытый намек, но ответил ехидно:
– Это вы убивали всех, даже скот. А мы вот сколько
вашего народа оставили! Значит, мы добрее.
Соломон беспомощно развел руками. Трудно быть на земле
иудеем: это либо отказывайся называться иудеем, либо отвечай и за то, что
совершили пращуры. И хотя в этих северных краях как-то установилось, что
каждый мужчина да имеет только одну жену, рабов нет, а есть только наемные
работники, но не вычеркнешь же, что мудрый и справедливый Соломон имел
девятьсот жен и тысячу наложниц, что прародители, которых ставишь в пример
молодежи, преспокойно спали с женами и служанками, а то и баловались с козами, ослицами…
Приходится говорить, что в Завете, мол, сказано иносказательно, и что, к
примеру, когда Хам посмеялся над пьяным вдрызг отцом, то это, мол, просто
увидел голым и захохотал, вот и все, и никакого мужеложства не было, а проклял
Ной сына и его потомство так страшно лишь по злому похмелью, а не из-за самого
оскорбительного проступка Хама…
– Трудно быть иудеем, – сказал он вслух, – но
легче ли было Моисею с беглецами?
Корнило еще смеялся, но глаза уже стали серьезными.
– Ваш прародитель?
– Он не оставил потомства, – ответил Соломон
печально. – Но все-таки мы все – его дети.
К его удивлению, скифский жрец понял, даже удивился:
– И у вас были такие герои? То-то вы прожили так долго…
Даже жаль, что завтра все умрете.
Голос его был чуть сочувствующим, но с тем бесстрастным
холодком равнодушия, с каким юные народы относятся к смерти, гибели,
исчезновению целых племен.
Заметив какое-то упущение на поле, он заспешил туда,
размахивая руками и надрываясь в крике. Посох с острым концом с силой вонзался
в твердую землю. Соломон еще провожал его прищуренным взглядом, а Рус
насторожился, всматривался в дорогу. Частый конский топот раздался раньше, чем
показался всадник. По дороге с северной стороны ровным галопом шел серый в яблоках
конь. Всадник показался Русу знакомым, и, лишь когда тот приблизился, Рус с
сожалением понял, что обознался.
Всадник лишь чуть повернул голову в сторону квадратного
поля, его глаза быстро обежали всех, и конь, не сбавляя ровного галопа,
приблизился к Русу и Соломону. Всадник легко спрыгнул, Рус ощутил ревнивый укол
в сердце, но продолжал смотреть на незнакомца с удовольствием.
Тот был ростом с Руса, так же молод, светлые волосы
выбивались из-под начищенного бронзового шлема и красиво падали на могучие плечи.
Шея была толстая, тугие жилы мощно натягивали кожу. Он был в медвежьей шкуре,
небрежно наброшенной на голое тело через правое плечо. Плечи и половина груди
оставались открытыми. Солнце играло на могучих мышцах, потемневшая от солнца
кожа хранила следы ударов легких мечей, белые выпуклые звездочки шрамов,
которые остаются от ударов стрел и небольших дротиков.
Соломону он вообще показался человеком, вырезанным из
темного дуба. Мышцы выглядели такими же плотными, как ствол дуба, и понятно
было, почему стрелы не сумели проклюнуть глубоко. Он был тверд, как наплыв на
дереве, которое не всякий топор возьмет, да и тот, который возьмет, вскоре
затупится или выщербится.
Он посмотрел на Руса, затем на Соломона, раздвинул губы:
– Кто из вас… гр… гр… конязь…
Речь его была рычащей, но Рус, к своему удивлению, улавливал
значение слов. Соломон развел руками, он вслушивался, но смысл, судя по его
лицу, пока что ускользал.
