– Стоять! – закричал он, чувствуя себя униженным и
опозоренным. – Стоять!.. За други своя!
– Не отдавать раненых! – закричал и Сова.
Они встали над сбитыми на землю, оглушенными и
покалеченными. Топоры в их руках блистали грозно, и сами русы были велики и
грозны своей мощью. Раненые с трудом поднимались за их спинами, ковыляли в
сторону, оглядывались по сторонам, отряхивали кровь с глаз, снова подбирали
оружие.
Щетина длинных копий надвинулась, и Русу свои воины уже не
показались грозными великанами. Их руки, даже удлиненные топорами, оказались
намного короче копий. Били ими из второго и даже третьего ряда, а передние
иудеи лишь держали перед собой щиты и подставляли плечи для длинных копий. Едва
русы делали движение броситься на них, те тут же опускали край щита оземь,
прятались за ними, как черепахи за панцирем, а задние ловко и умело тыкали
острыми концами в голое тело великанов русов.
Рус отбросил уже третий щит, расколотый копьем, топором
срубил три наконечника копий, но из задних рядов с готовностью выдвигались еще,
такие же смертоносные. Иудеи наступали, напирали, выдавливали русов, и те под
ударами копий в голые тела, даже не прикрытые безрукавками, отступали, пятная
землю своей кровью.
Раненые, оглушенные, ослабевшие от потери крови, пытались
подняться и падали под ударами топоров, которыми добивали русов уже в третьем
ряду. Рус оглянулся и похолодел от ужаса: едва ли половина его людей оставалась
на ногах, но и те отступали шаг за шагом, угрюмые и уже потерявшие боевой
задор, обагренные кровью. А у иудеев не потеряно ни одного человека!
Внезапно гул голосов прорвался в сознание. Краем глаза
увидел лица людей за близкой чертой белых камней, это были женщины и дети
русов. Они стояли всего в десятке шагов, но воины уже отступали к ним, пятились
под ударами! На лицах женщин был ужас.
– Стоять! – закричал он. – Лучше смерть!.. Стоять!
И Сова вскрикнул во весь голос:
– Нас вытесняют с поля!
В грохоте ударов металла по металлу, криков ярости и
боли его вопль если и был услышан, то сделать уже ничего не могли. Неуязвимая
стена медленно и упорно выдавливала металлической щетиной отважных воинов с
поля боя. Вот уже один, отступая, наступил на линию, другой перешагнул,
отбиваясь топором и обломком щита, их тут же подхватили под руки и оттащили,
еще непонимающих, но тут стало не до вылавливания одиночек, ибо один за другим
воины переступали, пятясь, линию, которую клялись переступить только мертвыми.
– За мной! – заорал Рус. – Мы должны прорваться!
Он бросился вправо, увлекая за собой Сову. Им пытались преградить
путь копьями, но Рус остервенело рубил толстые древки, стоял сухой треск, даже
дважды достал чьи-то руки, наконец вырвался вдоль самой линии, забежал сбоку, а
затем и вовсе отбежал от линии подальше. Его трясло от ужаса, могли вот так
выдавить за черту, а это позор – хуже гибели.
Часть русов, поняв, что их уже вытесняют за линию поля,
остановились и дрались отчаянно и мужественно. Другие бросились за Русом, их
почти не задерживали, добивали прижатых к позорной черте.
Когда пал последний рус, отряд начал медленно поворачиваться
в обратную сторону. Рус, хрипло дыша, поспешно оглядел остатки своего отряда.
Всего двенадцать! За линию оттеснили примерно столько же,
так что погибло семьдесят-восемьдесят человек, а пал ли хоть один иудей?
Рус смотрел на могучий отряд иудеев налитыми кровью глазами.
Ярость берсерка начала закипать в душе, он дышал хрипло, чувствовал, как разум
начинает мутиться.
– Мы опозорены, – прохрипел он. – Теперь ничто не
смоет с нас позор!
– Мы умрем, – сказал Сова рядом. Он был бледен, щека
дергалась. – И кровь наша смоет наш стыд…
– Смотря как умрем, – бросил с другого конца Твердая
Рука.
Рус шагнул к иудейскому отряду и понял, что опоздал. Те уже
перестроили ряды, теперь длинные копья смотрели в их сторону. В передних
рядах стояли воины с квадратными щитами. Пращники не метали камни: то ли
кончились, то ли русы были уже не страшны. Но скорее всего русы стояли чересчур
близко. Иудеи, как понимал теперь Рус в бессильной ярости, не сделают ни одного
неосторожного шага. И даже палец не оцарапают, если могут обойтись без
царапины.
Иудеи, закрывшись щитами, ставили ногу как один человек. На
русов давила стена щитов, ровная и непробиваемая. Ему показалось, что
квадратные щиты, соприкасаясь краями, даже сцепляются, чтобы держать единую
линию. Иудеи давили, теснили, наступали, но ни один не вырвался вперед, как ни
один и не отступил.
Рус увидел прямо перед собой блестящие черные глаза в узкой
щели над краем щита и под железным краем шлема. Глаза блестели черным, как у
Ис, в них была ненависть. Он содрогнулся при мысли, что однажды может увидеть
такое же и в ее глазах.
На миг ему показалось, что, если поднырнуть под копье, а
второе ухватить рукой и поднять кверху, он сможет навалиться на этого иудея и
вдавить его вовнутрь их отряда… Но тогда хоть правый, хоть левый иудей просто
всадят ему короткий меч в незащищенный бок… даже понятно, что всадит иудей
справа в левый бок, прямо в сердце: наверняка это испробовали на учениях… он
сам им дал целых десять дней!..
А если ухватить за копье и с силой дернуть на себя?
Удастся выдернуть заднего копейщика вместе с передним щитоносцем. Опять не
получится, брешь тут же затянется, как вода в омуте: вперед ступит щитоносец из
второго ряда, а его, упавшего навзничь, тут же добьют в живот и грудь
наступающие…
Он отступал шаг за шагом, с ужасом подумал, что стряслось
бы, не выровняй они с иудеями тогда все поле, не убери коряги и камни. Тогда
либо падали бы навзничь, подставляя голые животы этим страшным длинным копьям с
широкими наконечниками, похожими на длинные ножи, либо вынуждены были бы
поворачиваться спиной к этим же копьям. Иудеи отчаянно ждут этого мига,
добиваются его, ибо тогда начнется уже не бой, а бойня…
Уже бойня, подумал он с отчаянием. Расплата за десять дней
пьянки. За то, что разрешили им сновать по всему стану, вызнавая наше
вооружение, наши воинские обычаи, привычки. За то, что сами даже не подумали
узнать, как и чем будут воевать иудеи!
Сквозь завесу соленого пота, выедающего глаза, он увидел,
как набросили веревки на беснующегося Бугая, свалили, стоптали, били по голове
дубинами и вязали накрепко. В трех шагах от бугая Моряна в отчаянии
раскачивает столб. Даже отсюда Рус видел, как блестит ее лицо, то ли от усилий,
то ли от слез, хотя никто ранее не видел, чтобы богатырка плакала.
Приставленный к ней мальчишка в страхе привел двух мужей, но те, вместо того
чтобы смотреть за Моряной, не отрывали глаз от поля и не замечали, что
путы богатырь-девицы слабеют.
Он видел, как Моряна высвободила руку. Красную, видно,
содрала всю кожу. Хотел крикнуть, чтобы не смела, но в пересохшем горле был
только сип. Сквозь красную завесу в глазах с трудом различил приближающиеся
фигуры.
