– На… до…
В горах, или подземелье, гулко и страшно отдалось эхо.
Он вздрогнул и открыл глаза. Подземелье сразу сузилось до размеров его шатра, а
перед его ложем наклонилась Моряна, ее холодные пальцы ощупывали его пылающий
лоб.
Он вздрогнул, попытался подняться. Боль стегнула такая
острая, что отшвырнула обратно. Он ударился затылком, застыл, пережидая боль.
Моряна смотрела с хмурым участием.
– Утро? – спросил он. – Где Ис?
Моряна выпрямилась, глаза стали холодными:
– Иудейка знает наши обычаи. Скоро поднимется солнце, и на
рассвете ее казнят.
– Что она… делает?
Моряна сдвинула плечами:
– Наверное, молится своему единому богу.
Он ничего не мог прочесть по ее неподвижному лицу. Прошептал
тяжелым голосом:
– Что я мог? Я сам стою на страже законов племени.
– Да, – подтвердила она бесцветно.
– Таков закон!
– Да, – снова подтвердила она. – Но мне кажется…
она сделала это даже с радостью.
Он насторожился:
– Почему?
– Ей было горше всех, Рус. Мир оказался расколот на иудеев и
скифов, но трещина прошла через ее сердце. Она и раньше улыбалась через силу,
ты не заметил?
– Ты хочешь сказать…
Плечи его обдало холодом. Моряна протянула руку:
– Ты пойдешь?
– Обычаи святы… – сказал он с ненавистью. –
Я обязан быть!
Сегодня тело было не только сгустком боли, но и тяжелым как
гора. А сил не осталось, вчера держался на возбуждении после боя, на
чем-то помимо силы, а сейчас тело было старым, больным и умирающим. Он победил,
так говорит и Моряна, но радость была отравлена, жить не хотелось… как и его
черноволосой Ис.
Моряна помогла одеться, он стиснул зубы и молчал, сдерживая
стоны. Раны распухли, в голове плескался расплавленный свинец. Руки повиновались
едва-едва. Он с трудом шевелил пальцами, а стиснуть в кулак не мог вовсе.
За пологом был хмурый рассвет. Небо посветлело, Рус вышел из
шатра в момент, когда совершенно бесшумно огненная стрела ударила из-за темного
края земли. Высоко в небе вспыхнул краешек облака. С севера дул легкий
ветерок, и облако начало разгораться.
Люди сидели вокруг костров, кто еще спал, кто готовил
скудную похлебку. От котлов вкусно пахло вареным зерном и мясом с душистыми
травами. На самом краю стана дудели трубы и звенели бубны, Рус видел толпы
пляшущего народа. Похоже, Корнило велел устроить праздник в честь победы над
врагом. Даже не дожидаясь, пока ветер развеет пепел великой крады по павшим
героям.
Умом Рус понимал: Корнило старается всеми силами приподнять
победу, которая все равно и скифами принималась если не как сомнительная, то
даже как поражение. Правда, по слухам, иудеи готовятся уходить. Однако в город
к себе никого не пускают. Сказали: траур по павшим.
Но сейчас он видел только лицо Ис, ее отчаянные глаза,
печальную прощающую улыбку. Она знала, что он иначе поступить не может… а может
быть, только потому так и сделала? Нет, это в ее натуре исправлять
несправедливость… если она ее такой считает.
Трое воинов, переглянувшись, поднялись от костра и пошли в
сторону одинокой избы. Окна и двери были забиты толстыми досками, но из трубы
вился дымок.
Двое отодрали доски, не так уж и прибиты, заметил Рус хмуро.
Дверь медленно отворилась.
Ис появилась в темном проеме, улыбнулась воинам. Ее взгляд
пробежал ищуще поверх их голов. Рус почувствовал, как он коснулся его лица,
нежный и ласковый, словно кончики ее пальцев. Он шагнул вперед, чувствуя, как
даже вдали затихает веселье.
Ис неспешно сошла с крыльца. Ее лицо было бледным, но спину
держала ровной. Когда ее нога коснулась земли, Рус сказал ритуальную фразу,
которую до него произносили князья-судьи:
– Сегодня ты увидишь своих предков.
Она не ответила. Ее глаза пробежали по его лицу, и он с
болью понял, что она смотрит по-прежнему с любовью, тревогой и жалостью.
В небе продолжали зажигаться облака. Небесный купол
озарило оранжевым, только земля еще оставалась темной, неприветливой. Корнило
подошел, потоптался рядом. Голос его был ровный, как поверхность замерзшего
озера:
– Дрова уже готовы. Сухие, чтобы сразу… не мучиться.
Ис молчала. Воины подле нее сопели, переступали с ноги на
ногу. Рус кашлянул, чувствуя, как незримая рука сдавила горло.
– Ис… ты нарушила наши священные обычаи.
– Я знаю, – ответила она, – и я не прошу
пощады.
– Пощады быть не может, – сказал он торопливо, –
но… у тебя есть какое-нибудь желание?
Она подняла на него взор, и он понял, какое у нее может быть
желание.
– Не слишком большое, конечно, – добавил он
неуклюже. – И такое, что… не избавит тебя от погребального костра.
Корнило кивнул, воины одобрительно зароптали. Ис пожала
плечами. Он видел, что она готова отказаться, у нее есть только одно желание, с
которым стоит считаться… затем какая-то мысль слегка раздвинула ей губы в
бледной усмешке.
– Разве что… попрощаться с уходящими.
– С иудеями?
– Да, – ответила она уже увереннее, словно только
сейчас начала понимать, что хочет в предсмертном желании. – Они уходят
скоро. Мне хватило бы времени… до полудня.
Край темной земли заискрился, словно в горне горело железо.
Оранжевые лучи, острые как копья, ширились, соединялись, охватывали всю
восточную часть неба. В замерзшей от боли груди тоже робко потеплело.
– До полудня? – переспросил он. – Они заперлись
так, что ты до полудня будешь уговаривать открыть ворота. Пусть будет до захода
солнца. Но с последним лучом ты должна взойти на погребальный костер!
Он почти выкрикнул, свирепо обвел взором воинов и
собравшихся людей. На него смотрели тускло, и он с болью и странной надеждой
понял, что люди еще не опомнились от такой кровавой победы, для которой погиб
весь цвет его дружины. И мало кого волнует, на сколько дней будет отсрочка
казни. Вот если бы попробовал отменить вовсе, то возмутились бы все, это уже
пойти против священных законов.
Ис медленно наклонила голову:
– Благодарю.
Он сказал хмуро:
– Это обычай.
– Я отправлюсь прямо сейчас, – сказала она.
Их взгляды сомкнулись, в них было все: любовь, их жаркие
ночи, преданность, страдание… и гордое осознание, что они – частицы
чего-то большего, чьи великие законы властны и над ними. И над всем
личным, что есть в человеке.
Иди, велел он взглядом. Иди к своему народу. И лучше
всего – уезжай с ними, только не возвращайся на смерть.
