– Тогда поддержал, ибо то были чужие боги! Но сейчас
противишься своим. Ты это понимаешь?
Он сел на бревно напротив, требовательно заглядывал в глаза
князя. Рус, измученный и выжатый, покачал головой. Голос его был как шорох
умирающего ветра:
– Я ничего не понимаю… Я только хочу, чтобы она
меня не покидала.
– А если ее хотят взять боги?
– Не отдам, – прошептал Рус. Корнилу почудилось, что он
ослышался вовсе:
– Богам?
– Никому. И если надо… позову любых демонов, чтобы
помогли удержать ее здесь, со мной.
– Жизнь коротка, – напомнил волхв зловеще.
– Потому и цепляюсь, – прошептал Рус. – Кто знает,
куда боги забросят меня потом? Ее, конечно же, в царство любви и света, а у
меня только и возможности быть с нею здесь, на земле…
Корнило хмурил брови. Гнев не остыл, копился в груди, питая
слова силой и горечью.
– Это говорит князь? Отец народа? Который обязан зреть на
поколения вперед?.. Да ты знаешь, чему обязано племя скифов силой и мощью? Как
раз тому, что мы, волхвы, не вмешиваемся в пожелания богов, кому жить, кому
умереть. Наши дети, рождаясь, голыми бегают и летом по траве, и зимой по снегу.
Мы купаемся в прорубях, мы можем скакать, меняя коней, неделями без сна и еды!
Наш воин стоит пятерых иудеев по силе, десятерых по ярости, а уж по
выживаемости… И все потому, что больные и слабые у нас мрут еще при
рождении. Мало кто доживает до отрочества, ибо детей испытываем тяжко, в
мужчины перейти непросто… Ибо только самые сильные и здоровые имеют священное
право брюхатить женщин! Потому могучий воин может брать столько жен, сколько
сможет… Сколько прокормит и обрюхатит! А менее сильный остается без
потомства. Ему хоть и обидно, но понимает, что для племени важно, чтобы его долю
в бабах взял сильный, здоровый и яростный. Разумеешь замысел богов?
Он видел, что от Руса слова отскакивают как мелкие камешки
от высокой стены. После паузы Рус проговорил тихо:
– Разумею.
– Значит… – начал Корнило, он чуть воспрянул, больно уж
подавленным звучал голос юного князя, но Рус опустил голову, помолчал, а когда
заговорил, даже в подавленном голосе звучала нотка безумия, что делает человека
либо равным богам, либо приводит его к быстрой гибели:
– Все равно я хочу ее спасти.
– Но ты разумеешь… разумеешь ли, что пускаешь слабый росток
на поле могучих колосьев?
Рус прошептал с мукой:
– Да. Но я не могу без нее.
Корнило развел руками. Ум с сердцем не в ладу, а сердце у
князя, судя по всему, побеждает. Будто глупый отрок сидит у костра, не могучий
князь. Вон иудеи каждого больного пестуют, как сами же признаются, вот и
допестовались: половина племени ежели не совсем больные, то слабые, топор себе
на ноги роняют, горшок каши от печи вдвоем несут!
Прощаясь, он сказал жестко:
– И все же боги поступят, как лучше для рода нашего!
– Не отдам, – прошептал Рус.
Голова его склонялась все ниже. Волхв поспешно отвернулся,
вдруг да узрит мужские слезы, нехорошо.
На третьи сутки врачевания Соломона жар у Ис спал. Только
что весь вечер сгорала в огне, красная и бормочущая нечто на своем языке, потом
начала обливаться потом, на ней меняли одну одежку за другой, Соломон велел
укрывать потеплее, сам подтыкивал шкуры с боков, не дай бог где просквозит,
сверху навалили теплых шкур, а Буська постоянно подавал ей горьковатое питье.
К утру она уже лежала бледная как смерть и холодная как лягушка.
Ее укрывали, в костре разогревали крупные камни, укутывали в
тряпки и подкладывали в постель. Ис дрожала, но впервые ее глаза прояснились,
когда увидела осунувшегося Руса.
– Мой князь… мой сокол ясный…
– Ис, – выговорил он с трудом, – все позади. Ты не
умрешь… Ты просто должна жить.
Он не договорил, но она все поняла. Она должна уйти вместе с
иудеями.
– Как ты сумел… меня… спасти?
Слова давались ей еще с трудом. Рус кивнул на молчавшего
Соломона:
– Его благодари.
Ее глаза медленно повернулись в сторону престарелого ребе.
Соломон взял ее за тонкую кисть руки, прислушался:
– Ты еще слаба, но болезнь миновала. Тебе надо хорошо есть…
сперва понемногу, пей побольше, ты вся иссохла. И – счастья тебе, сестра.
Он попятился к выходу. Ис спросила с удивлением:
– Почему уходишь так поспешно?
Он развел руками:
– Я и так уже опаздываю уехать с первым обозом. Первые
телеги уже загрузили.
Рус подошел, обнял. Голос князя дрожал:
– Я знаю, что продал душу Чернобогу. Я знаю, что
не увижу теперь вирия и гореть мне в огне. Я знаю, что повредил и племени,
допустив на здоровое поле больной… нет, просто слабый росток. Но все же я
благодарен тебе! Возьми из моего племени все, что хочешь. Я никогда не
забуду услуги, которую ты сделал для меня.
Моряна приблизилась так неслышно, что Ламех подпрыгнул от
неожиданности:
– Тьфу!.. Подкрадываешься как кошка!
Моряна лишь слабо улыбнулась, у Ламеха даже ругань звучит похвалой.
Ну как она, весящая как добрый конь, могла подкрасться неслышно? Такая кошечка
в зубах корову утащит. Но все равно приятно.
– Уезжаешь? – сказала она сердито. – Почему никто
не помогает тебе собирать вещи?
Он растерянно развел руками, ответил невпопад:
– Что поделаешь. Жизнь как река, течет сама по себе, нас не
спрашивает, куда свернуть…
Моряна молча взяла мешок, с легкостью швырнула через двор в
телегу. Там пытались поймать, обманутые кажущейся легкостью, с которой Моряна
взмахнула рукой, но мешок сбил с ног сразу двоих, один иудей вовсе выпал из
телеги. Послышался жалобный вопль.
Ламех всплеснул руками. Моряна не повела и бровью:
– То реки. А люди поворачивают даже звезды.
– Звезды?
– Да. Если сильные духом. А вот ты сильный… только
молчишь.
Ламех растерялся:
– Я? Сильный?.. А почему молчу?
– С сильных больше спрос, – объяснила Моряна
безжалостно. – А ты хочешь, чтобы за тебя решали другие. Уходишь, потому
что так сказали. А в пути заболеешь, замерзнешь, тебя конь лягнет или бык
затопчет, корова забодает, с телеги упадешь под колеса… Сам бы ты решился
остаться. Хотя бы на зиму! А весной я бы сама тебе помогла догнать твое
племя.
Последние слова она договорила торопливо, сбивчиво, но у
Ламеха из ослабевших пальцев выпал тяжелый ларец, глухо стукнул по ноге.
Ламех взвыл, но глазами держал лицо Моряны.
