– Остаться? Как это?
– Очень просто, – почти прорычала она, словно сердилась
на себя. – Дом у тебя есть! Я много места не займу, твоим книгам не
враг. Никто тебя не обидит!.. Зима пролетит быстро, а весной я сама отвезу
тебя… Как только потеплеет, так и отвезу.
– А ты хоть знаешь, куда мой народ уйдет?
Она огрызнулась:
– А следы? И через год нахожу след оленя! Ваши
телеги выбьют землю так, что сто лет трава не проклюнется…
Он медленно подходил ближе. Ее голос становился тише,
неувереннее. Он обнял ее, прошептал:
– Вместе? Не шутишь?
– А что? – сказала она, все еще сердясь. –
Одеяло я не буду стягивать. А если не храпишь и не лягаешься…
Она умолкла, а он сказал тихо:
– Я храплю и лягаюсь. Но я отучусь спать на спине и
перестану лягаться.
Они стояли, обнявшись, среди полуразрушенной комнаты и в
куче разбросанных вещей. А ветер зло врывался в щели, жутко выл в трубе.
В помещении темнело, с севера наползала тяжелая свинцовая туча. На косяк
окна упал багровый свет заката, похожий на отблеск пожаров.
У ворот дома маленького Исхака стояла телега. Лошадь
мирно хрумала овес из подвешенной к морде сумки. Во дворе царила бестолковая
суматоха, люди вытаскивали из дома узлы, швыряли на телегу, а отец Исхака
ругался и сбрасывал на землю. По его гневно-растерянным жестам Буська понял,
что все не поместится, надо отобрать самое нужное, иначе увезут лишнее, а потом
хватятся, что забыли главное.
– Уже? – спросил Буська.
Исхак шмыгнул носом:
– Все спешат!
– Понятно, – протянул Буська. Он чувствовал тоску и,
чтобы не выказать немужскую слабость, сказал лишь сожалеюще: – Так и не
успел ты обучить меня грамоте…
– А ты меня – охоте, – сказал Исхак.
Глаза его были совсем печальные, даже тоскливые.
Плач и стоны раздавались по всему граду. Волы стояли хмурые,
из домов выносили скарб, грузили на телеги. Подсаживали детишек, что с не
по-детски печальными лицами помогали взрослым таскать узлы.
На улице насторожились, когда в открытые врата въехали трое
всадников. Впереди был Рус на своем черном как ночь злом жеребце, за ним на
полкорпуса позади держались Бугай и Моряна. Лица всех троих были торжественными
и надменными.
Рус вскинул руку ладонью вперед:
– Я желаю говорить с Соломоном!
Дети расступились, взяли грозных русов в кольцо. Кто-то
помчался к дому Соломона, дробно-дробно простучали деревянные сандалии по
ступенькам. Хлопнула дверь, издали донеслись голоса.
Русы сидели недвижимые, как вросшие в землю скалы. Иудеи
смотрели на них со страхом и трепетом. Из каждого сына Гога исходила дикая,
звериная мощь, лица свирепы, в глазах видна жажда крови. Эти варвары и сейчас
смотрят так, как будто взглядами уже вырывают из живых печенки и жрут их на
глазах умирающих жертв!
Соломон вышел на крыльцо, приложил ладонь ко лбу, щурился
близоруко. Рус вскинул ладонь в приветствии, конь под ним тронулся вперед,
повинуясь неслышному движению ноги.
– Уезжаете, – сказал Рус то ли вопросительно, то ли с
утверждением.
– Как и договорено, – ответил Соломон мертво.
Он проглотил слова, что только один голос в Совете решил
судьбу нового Исхода. Половина старейшин требовала продолжать войну, раз видно,
что скифы не такие уж и неуязвимые. Он две ночи убеждал, уговаривал, увещевал,
ссылался на Завет, вспоминал великих пророков, их жизни и учения. И даже
сейчас не уверен, что в последний миг не стрясется что-то страшное, что решит
судьбу его племени по-другому.
На площади народ остановился, на телегах перестали
складывать мешки и узлы, из окон домов высунулись головы. Под стенами домов
начал скапливаться народ. На варваров смотрели с ненавистью, и Рус с тревогой
увидел, что прежний страх исчез, у многих на поясах теперь висят мечи, длинные
ножи, а сами взглядов не отводят, глядят в упор с вызовом.
Над крышами домов пролетел крупный ворон. Зловеще прокаркал,
скрылся, звучно шлепая по воздуху непомерно длинными крыльями. Рус нахмурился,
непонятная примета, но заговорил громко и отчетливо:
– Мы, русы, за добро платим добром. Я, князь своего племени,
многим обязан тебе.
– Это за Исфирь? – ответил Соломон вяло. – Забудь.
Она хорошая девушка, и я помог как умел.
Рус покачал головой. Глаза стали острыми.
– Ты рисковал жизнью. Если бы она умерла, я бы убил тебя.
– Забудь, – отмахнулся Соломон. Запоздалая дрожь
пробежала по ногам. Он прислонился к косяку двери, холодок страха стиснул
грудь, медленно ушел во внутренности. – Это все в прошлом.
– Нет! – Голос Руса стал звонче, его услышали и на
другом конце площади. – Ты спас мою жену, спас и моего ребенка в ее чреве.
И я не знаю, чем тебя отблагодарить, ведь ты отказывался от любой награды.
И потому я заявляю, что вам не надо уходить с этих земель! Уходим мы.
Внезапная тишина упала как топор на голову жертвы. Рус
видел, как все застыли, глаза вытаращены, рты распахнуты. Потом стали осторожно
поворачивать головы друг к другу. На лицах были страх и недоверие. Не
ослышались? В самом ли деле это сказал страшный Гог или же им чудится то,
о чем даже помечтать не решаются?
Соломон пошатнулся, будто его толкнули в грудь. Двое тихих
помощников подхватили, он тяжело опустился прямо на ступеньку. Дышал тяжело,
обе ладони ощупывали грудь. Лицо стало свекольно-багровым, на широком лбу
выступили крупные градины пота.
– Прости… повтори, что ты сказал?
– Мы уходим, – повторил Рус твердо. – Вы дадите
нам новые телеги, дадите свежих волов и коней… Своих мы оставим вам. Еще –
снабдите едой, сушеным мясом. И поскорее, потому что снег застанет нас в
пути.
Соломон хватал ртом воздух. В толпе началось радостное
шевеление. По лицам иудеев Рус видел, что те готовы отдать не только всех
коней, скот и повозки, но и все драгоценности, вплоть до одежды с себя,
остаться голыми, только бы страшные гоги и магоги убрались поскорее.
И только Соломон спросил, опомнившись, когда скифы уже
начали поворачивать коней обратно:
– Но как же вы… Зима застанет в пути!
Вместо Руса гулко, как из глубокого дупла, пробасил Бугай:
– Не все же племя сгинет? Мы – народ северный, стойкий.
К тому же здесь малость отдохнули. Я думаю, на новом месте успеем
вырыть землянки.
А Рус сглотнул, словно в горле стоял ком, побледнел,
поднял руку. Пальцы вздрагивали, в каждом билось по сердцу.
– Но при условии, что возьмете к себе Ис… Исфирь. И… окажете
ей достойный прием. Все-таки это благодаря ей так получилось.
