Из серой ревущей стены дождя выныривали согбенные фигуры,
окружали. Вода разбрызгивалась с их плеч, волосы слиплись. Все казались
вынырнувшими из моря зверями донных пещер, злобными тварями, не разумеющими
людской речи. Они что-то кричали, но шум падающей воды, грохот над головами
превращали вопли в плеск воды, Рус видел только широко разинутые рты.
Меч Леха блестел в сполохах молний. Сбегающая с лезвия вода
ловила и уносила вспышки в себе, и казалось, что Лех держит в руках исполинский
меч-молнию, дрожащий от ярости и жажды крови. Мокрые волосы прилипли, вода
бежала по его лицу, затуманивая глаза, но внезапно он дико заорал, едва не
оглушив Руса:
– Мы победили!
– Что? – спросил Рус хрипло. – Кого?
– Ихнего бога! – крикнул Лех еще громче. – Надрали
ему задницу!.. Зря хлебалом щелкал. Убрался несолоно хлебавши!
Голос его становился громче, но лицо темнело. Рус потрясенно
понял, что это не Лех кричит громче, а гроза уходит, гром отдаляется, молнии
сверкают слабее, да и сам ливень быстро редеет!
Он не успел перевести дух, как стена ливня отодвинулась и
пошла между скал на простор. За ней уже не вздымалось пыльное облако, а лишь
взлетали и тяжело плюхались обратно комья грязи. Лех опустил взор на
испуганных, обозленных людей. Они пятились, растерянно сжимая топоры, палицы,
копья.
– Видали? Ничего не могут даже боги, если человек –
человек, а не тварь дрожащая!
Вдали из-за телег вынырнул конный отряд старшей дружины.
Солнце прорвало тучи и блестело на мокрых доспехах, искрились наконечники
копий, лезвия обнаженных мечей. Чех мчался во главе, его синие глаза выдавали
страх, но он же, увидев, как от Леха и Руса пятится народ, разом остановил
дружинников, взмахом руки велел убрать оружие. Они послушно рассеялись,
стараясь делать это незаметно.
Не хочет, понял Рус, чтобы люд видел, что их вождь спешил к
нарушителям. Чеху труднее всего: он должен быть и отцом всем беглецам и в то же
время не хочет оставить на растерзание родных братьев.
Он повернулся к Ис. Она стояла за его спиной молчаливая,
напряженная. В ее руке был нож, острый кончик приставила к левому боку.
Сердце Руса стиснулось от любви и нежности. В мокрой, прилипшей к телу
одежде она выглядела совсем тонкой, хрупкой, беззащитной. Глаза ее все еще
оставались тревожными. Он ободряюще бросил:
– Победа!
А Лех заржал весело, как молодой сильный жеребец:
– А тому богу она пришлась, пришлась… Ишь как разъярился!
Я бы на его месте ради такой и с печи бы не слез. А он какой шум поднял,
какой шум!
Он вскинул меч над головой, показывая могучие предплечья,
блестящие от воды, повернул острием вниз и со стуком бросил в ножны за спиной.
И снова не промахнулся, невольно подумал Рус, не срезал себе задницу, чего
все время от него невольно ждешь.
Наконец неспешно подъехал Чех. За ним в седлах высились двое
таких же невозмутимых бояр. Голос старшего брата был густой, спокойный и
размеренный, словно он не видел, как только что блистали мечи:
– А я бы сказал, что здешний бог обрадовался, что
черную от него забрали.
Рус оскорбленно дернулся: она не черная, а смуглая от
солнца, Лех же сказал живо:
– Я бы вовсе в пляс пошел… А чего ты так решил?
В синих глазах Чеха пряталась насмешка:
– Чего нам больше всего не хватало?.. Воды. Вот местный бог
и послал нам добрячий ливень. Можно сказать, в пляс пошел. Или доплатил нам,
что забрали. Гойтосир все бурдюки успел наполнить!
Рус сказал с гневом:
– Так чего ж он горлохватов сюда привел?
Чех даже не повернул голову в его сторону:
– Он не один, кому не все в тебе нравится.
Издали доносилась песня. Рус прислушался. Имя певцу дали
любящие дед и баба, что-то очень длинное и красивое, но, по рассказам,
мальчишка с колыбели удивлял звонким, чистым голосом, с детства научился
складывать песни, его прозвали Гамаюном за способность петь без устали, а потом
вовсе прозвище сократили до Баюна, ибо он умел баить еще и складные бывальщины
из жизни древних героев. Он охотно откликался на Баюн, ибо это роднило с вещей
птицей Гамаюн, что песней вызывает зарю. Теперь уже никто и не помнит, как его
звали на самом деле, а он не скажет, стыдится длинного и слишком пышного имени.
Рус поглядывал на Баюна всегда с опаской. Высокий, сутулый,
он был некогда неплохим воином, но зачем-то без всякой нужды сменил боевой
топор на дудку и бубен. Добро бы увечный, калека, но все знали силу рук Баюна,
когда он в шутку боролся на кистях или на поясах. Но взялся за немужское дело,
играл и пел, сам складывал песни, да такие, что душа замирала от восторга,
такого острого, что хотелось то плакать, то вскочить на коня и мчаться по степи
куда глаза глядят. Пан говаривал, что Баюн одной песней может бросить на врага
больше людей, чем он, всемогущий тцар, может остановить бегущих перед лицом
врага, может ссадить с коней героев и заставить пахать землю, но может и мирных
землепашцев посадить на коней и сделать лютыми воителями.
Он ценил Баюна, и никогда бы не отпустил с изгнанниками, так
что беглецы сами обнаружили догнавшего их Баюна только на седьмые сутки. Баюн в
Исходе поднимал дух изгоев боевыми песнями. Сочинял быстро, они рождались в нем
то ли во сне, когда посылали боги, то ли получал в дикой скачке, когда степь
несется навстречу, ветер рвет ноздри, а душа замирает…
Когда он умолк, Рус послал коня к нему ближе. Баюн был в
полной мужской силе, по-своему красив, в плечах широк, лицо открытое. Такие
нравятся девкам, таким доверяют мужчины.
– Скажи, – спросил Рус неожиданно, – почему ты
пошел с нами?
Баюн озорно блеснул синими глазами:
– Именно потому.
– Почему? – растерялся Рус. – Я тебя не
понял.
– Ты не договорил, – ответил Баюн усмешливо, – что
впереди нас ждет неведомое, беды, страдания, лишения, а позади осталась
спокойная и сытая жизнь. Потому и пошел, отвечаю заранее, что впереди –
неведомые земли. В сытости певец умирает. Тело еще живет, но певец в
нем уже покойник.
Рус тряхнул головой. Или Баюн говорит слишком умно, прямо
волхв какой, или же от усталости в голове мозги смешались, как тесто.
– Как это покойник?
– Певец покойник, – объяснил Баюн с покровительственной
усмешкой, что начало раздражать Руса. – Сытость и довольство убивают
певца. Тело живет, жиреет, но певец… певец умирает, когда перестает складывать
песни. А просто петь их… Так это не певец, а его тело поет. Раскрывает рот
и поет.
Рус пробормотал:
– Певец не поет, а только складывает песни?.. Что-то я тебя
не пойму. Слишком умный, да?
– Кто, я? – удивился Баюн.
