– Ты что, не понял? Когда я захочу жениться, то это будет не
ради женской красоты. Не ради ее богатств, не ради знатности рода!.. Это будет
только по любви, редкой и необыкновенной…
Ездра всплеснул руками. Подпрыгнул от радости:
– Прекрасно! У меня как раз есть такая! Пойдем, пойдем
быстрее.
Озадаченный Храбр, совершенно сбитый с толку, потащился,
влекомый настойчивым иудеем в сторону раскрытых врат Нового Иерусалима.
Багровое солнце, разбухшее и отяжелевшее, сползало к далекой
полоске земли. Вся западная часть неба была красной, Рус понял подсказку богов,
что в крови все-таки рождается новое племя, новый народ. За ночь земля и небо
очистятся от пролитой крови, утро будет ясное, как смех ребенка, а небо
окрасится лишь нежным румянцем…
К вечеру он оседлал Ракшаса, тот с готовностью
помчался к воротам града. Стражей было еще больше, но одна из створок
оставалась приоткрытой. Рус заметил среди кучки иудейских воинов двух скифов.
Оба высились как дубы среди кустарника. Солнце блестело на выбритых
головах и валунах голых плеч. Иудеи что-то торговали у простодушных скифов.
За Русом увязался неотступный Буська, гордый прозвищем
оруженосца, как его называли иудеи, не в силах выговорить трудное слово
«отрок». Его низкорослая, мохнатая лошаденка не отставала от горячего Ракшаса,
неслась бок о бок, еще и норовила куснуть или хотя бы пихнуться в бешеной
скачке.
В городе пришлось пустить коней шагом, вид скачущего
всадника может напугать так, что снова схватятся за оружие, да и тесно, как они
тут живут, скифы не выносят тесноты, а тут, как нарочно, все тесно, криво,
переулки переходят в другие проулки и даже тупики, под ногами грязь, нечистоты,
словно гадят прямо из окон.
Рус остановил коня подле дома Соломона, а Буська унесся
дальше по улице в сторону дома Исхака. Повозка Соломона все еще стояла перед
воротами. К конской морде подвесили почти пустую торбу с овсом, конь мерно
ее встряхивал, выбивая застрявшие в складках зерна.
Соломон вышел навстречу, растерянный, с блестящими глазами,
непривычно суетливый. Рус спрыгнул на землю, спросил жадно:
– Что решили?
Соломон сглотнул ком в горле, в глазах попеременно возникали
то страх, то сомнение.
– В важных вопросах мы, иудеи, решаем… одинаково. Ну,
почти всегда. Меня другое тревожит. Как ты такое сообщишь своему народу?
Рус удивился:
– Так же, как и тебе.
Он стоял перед ним могучий, чистый, как медведь под дождем,
с ясным лицом откровенного, бесхитростного ребенка. Конь шумно дышал и тыкался
мягкими губами ему в ухо. Соломон ощутил, что не может смотреть князю русов в
глаза, словно замыслил что-то постыдное.
– Прости, – возразил он с усилием, – но твоя
жена – это твоя жена. Что бы ты ни говорил, но мне, старому человеку,
лгать не надо… Племя не взбунтовалось, когда ради женщины ты готов был
подвергнуть их опасности дальней дороги в зиму, – это еще как-то понимаю,
хотя все еще в голове не укладывается, но сейчас ты хочешь…
Он топтался на месте, переступал с ноги на ногу, мучительно
подбирал слова.
Рус окинул взором сгорбленного иудея. Соломон видел, как
скиф еще больше расправил плечи, в чистом лице проступила надменная гордость.
Голос стал громче:
– Судишь по своему народу?
– Ну, хотя бы…
На улице в отдалении сразу же стал скапливаться народ. На
страшного вождя Гога смотрели с ужасом, а когда он слегка поворачивал голову,
тут же отворачивались, а то и прятались друг за друга, шмыгали за углы. Рус с
презрительным сожалением оттопырил губу:
– Сколь жалок твой народ! Вы хоть иногда зрите на звездное
небо? Да разве главное – выжить? Надо жить красиво и гордо. Мой народ меня
поймет. Наши певцы поют не о богатой добыче, что захватывают наши герои, а о
том, как сжигают ее, закапывают в землю или просто гордо проходят мимо!
Нам идти дорогой подвигов, через грязь и пыль странствий, получая раны, вперед
и вперед – к славной гибели!
Соломон морщил лоб, двигал губами, наконец сказал
нерешительно:
– Да-да, конечно. Умом вас не понять, и нашей мерой не
измерить. У вас особенная стать… гм… в такое можно только… м-м… верить.
Ради красного словца или жеста можно и головой в дуб с разбега? Нам такое не
дано, но я верю на слово. Господь создал разные народы. Одни умные, другие… гм…
отважные. Если твой народ тебя поймет… Но ты уверен, что поступаешь верно?
В мужественном лице молодого князя дрогнула жилка. Рус
на миг уронил взгляд, а когда заговорил, Соломон наконец-то уловил тревогу и
даже страх:
– Нет, не уверен… Но как верно? Как велит Покон? Но Покон
повелевал тем народом, из которого мы вышли. Но мы уже не скифы… хоть и зовемся
ими. Даже мои братья увели уже не скифов, хотя они больше скифы, чем мы… Им не
надо было так меняться, как нам.
– Почему?
– Чтобы выжить.
Соломон взглянул остро. Его народ, народ иудеев, чтобы
выжить, изо всех сил цепляется за старые обычаи, старые заветы. А эти…
– Скифам бы не выжить, – объяснил Рус, голос его стал
горячее. – Понимаешь? Мы пришли в другой мир. И чтобы уцелеть, нам
либо надо было принести с собой всю могучую державу скифов, тогда можно не
меняться, либо стать племенем этого мира. Наши волхвы на ходу переплавляли нас
из скифов… прости, это звучит чересчур гордо, в русов. Придумывали новые
обряды, одежду. Головы мы раньше не брили, женщин из чужих племен не брали…
Ага, вот еще хотел спросить, да забывал: почему ваш народ ненавидит солнце?
Соломон удивился:
– Ненавидит? С чего бы?.. Побаивается – да.
В тех краях, откуда наш народ, издревле поклонялись звездам. Солнце
губительно, сжигает все живое. Звери прячутся в тень, ящерицы закапываются в
песок. Только ночами прохлада…
Рус мощно хлопнул себя по лбу, будто убивал комара размером
с летучую мышь:
– Вот что означал тот знак!
Нагруженные телеги кое-кто начал разгружать, предрекая
решение, которое вынесет вслед за старейшинами общее собрание народа
израильского. Рус и Соломон видели, что медлительный Бугай бесстрастно
распоряжался как своими людьми, так и иудеями, сам помогал разгружать телеги.
Из дома выскочил мальчишка, обеими руками прижимал к груди кувшин. Бугай легко
подхватил одной рукой, напился, расплескивая капли. Увидел Руса, протянул
кувшин. Вино было сладкое, терпкое, бодрящее. Кровь мгновенно разогрелась.
Бугай вдруг гулко расхохотался:
– Ты был прав, что скоро будем пить это вино в их граде!
Через улицу пошла маленькая женщина с милым усталым лицом,
на ее плече прогибалось коромысло под тяжестью двух ведер. Рус узнал Хеву.
Бугай остановил, деловито потыкал пальцем в живот:
