Да, с ними ушли воспитатели, тиуны, родня по матери. Но
таких от силы одна-две сотни. Но что заставило сняться с мест столько народу?
Лех и Рус ехали рядом, отпускать их далеко Чех не решался.
Справа снова пошли горы, дорога то уходила от них далеко, то приближалась так,
что ехали, задевая стременами каменную стену.
Внезапно Чех насторожился, вскинул ладонь. Лех и Рус
послушно остановились. Со стороны скал донесся шорох, стук камней. Чех
прислушивался долго, и нетерпеливый Лех хотел уже тронуть коня вперед, как стук
камней стал громче, покатились мелкие камешки.
А следом показались человеческие фигуры. Отсюда трудно
было рассмотреть их как следует, но видно было, что измождены, не люди, а живые
скелеты, едва обтянутые кожей. Иные голые, у других из одежды только
набедренная повязка из разных шкур. Правда, в руках держали дубины из дерева, а
у некоторых на веревочных поясах болтались мечи и ножи.
Трое братьев молча и настороженно смотрели, как те
спускаются, ощупывая камни, как слепые. За передними появились люди с носилками
из жердей и шкур. Судя по свисающим рукам, несли несчастного, которому было еще
хуже.
Эти люди увидели чужих на конях, остановились. Потом,
поколебавшись, обреченно продолжали спуск, пока не вышли на дорогу. Передние
остановились, они шатались и хватались друг за друга.
Чех сделал знак одному приблизиться. Чужие переглянулись,
потом один отпихнул передних с дороги, пошел тяжело вперед, ногами
загребая пыль, не в силах оторвать их от земли.
Он был ниже Чеха почти на голову, но в плечах даже шире,
грудь как сорокаведерная бочка, хотя сейчас все кости торчат наружу, едва-едва
обтянутые сухой кожей, видно издали, что этот человек огромной силы и
невероятной живучести.
Грудь выпячивалась, несмотря на худобу, но ребра торчали под
сухой кожей так страшно, что могли ее прорвать в любой миг. Сухожилия
выступили толстые, а мясо на ногах и руках словно истаяло под палящим солнцем и
от внутреннего жара.
– Кто ты? – спросил Чех жестко. – И что это
за люди?
Человек прислушался к речи великана, его пересохшие губы
разомкнулись с усилием:
– Гой ты еси, могучий вождь. Мы… беглецы.
Голос был сиплый, измученный, с привкусом чужого языка. Лицо
его было страшным, в клочьях серой бороды, грязные волосы падали на плечи.
Когда он поднял голову, на братьев взглянули зеленые с серым глаза, похожие на
первые вешние воды, когда в них отражается блеклое солнце.
– Откуда? – потребовал Чех.
– Из каменоломен. Ломали мрамор для дворца.
Лех сказал словоохотливо:
– Я слышал, мрамор на отделку дворцов Пану привозят из
северных краев. Только я думал, что это по ту сторону гор.
Человек сказал тихо:
– Это и было по ту сторону. Мы, перебив охрану, захватили их
оружие. Но пришли войска, мы отступили через горы. У нас не было ни еды,
ни одежды.
– И много вас? – продолжал Чех настойчиво.
– Было пять тысяч, – ответил невольник. – Когда
подняли бунт, нас оставалось меньше четырех. Когда перебили охрану, осталось
две тысячи. А когда начали отступать через горы, было не больше тысячи…
Теперь нас наберется ли двести, не знаю.
Сзади слышался конский топот. Чех оглянулся на подъезжающего
Бугая с его воинами. А невольники уже все спустились с гор, многие сразу
повалились в теплую дорожную пыль, другие неуклюже ставили носилки с ранеными
друзьями под скалы, укрывая от жгучего солнца.
Чех сказал холодно:
– Бугай, приведи сюда людей и убей этих рабов. Они
преступники.
Лех смолчал. Чех прав, а Рус неожиданно даже для себя
вскричал негодующе:
– Чех! За что? Они ж нам ничего не сделали!
– Они нарушили законы, – сказал Чех жестко. –
Они перебили стражу. Только за это надо карать смертью! А еще… Ты
посмотри на них. Думаешь, в каменоломни посылают людей просто так?
Человек, который стоял перед ними, покачивался даже от
порывов ветра, но и сейчас выглядел несломленным. Он мог быть вожаком
разбойников, а его люди с их злобными лицами все могли быть сплошь убийцами,
насильниками, осквернителями святынь, пожирателями детей…
Рус сказал печально:
– Да, ты прав. Но не надо обагрять кровью преступников наши
благородные мечи и топоры. Мы не палачи. У них нет воды, а ночной холод
убьет сегодня же еще половину. А завтра помрут и остальные.
Чех пожал плечами и, не удостоив взглядом беглых рабов,
пустил коня дальше по дороге. Лех остался поболтать с Бугаем, а Рус убито
вернулся к своим повозкам.
Так они и тянулись, вздымая пыль. Здесь, когда колеса не
увязали, а стучали по твердому, волы повеселели, а измученные люди забирались в
повозки. К Русу подскакал возбужденный Буська, радостно сообщил, что
неподалеку наткнулись на ключ с холодной водой. Скот напоили, бурдюки
наполнили.
Рус оглянулся на беглых рабов. Повозки тянулись мимо, а они
уже почти все лежали на земле. Лишь с десяток стояли, прислонившись к каменной
стене. Они ничего не просили, только провожали запавшими глазами повозки.
Он зачем-то слез с коня, а сзади над ухом шелестнул тихий
голос:
– Они все умрут.
Он вздрогнул:
– Ис, не подкрадывайся так тихо! Я когда-нибудь тебя
нечаянно убью.
Ис с печалью и скорбью смотрела на измученных людей.
К ней подошла Заринка, в ее глазах отвращение медленно таяло, взамен
пришло удивившее Руса сострадание. В темных глазах Ис была глубина лесного
озера, которая его всегда пугала и притягивала. Заринка обняла Ис, и они стояли
молча, разные, как день и ночь… и в чем-то одинаковые.
– Они умрут, – повторила Ис.
– Я знаю, – огрызнулся он.
– Им хотя бы воды, – сказала она с упреком. Заринка
прижалась к ней крепче, словно передавала часть силы.
– Это беглые рабы, – возразил он. – Убийцы, воры,
преступники. Разве у вас их не казнят? Но им дали возможность жить, работая в
каменоломнях. Убили стражей, а это люди, у которых жены, дети! Прав был Чех.
– Прав, – ответила она тихо. – Но есть вещи выше
даже правды.
– Что? – не понял он. – Что есть выше правды? Выше
справедливости?
– Доброта, – ответила она тихо. – Милосердие.
Он стиснул зубы, отвернулся, стараясь не смотреть в сторону
беглых рабов. Сейчас они тоже бегут от козней всесильной Коломырды, и кому
нужна правда и справедливость?
Проехали все повозки Чеха, затем долго тянулись телеги Леха.
Когда показались подводы Руса, он отъехал от Ис с Заринкой, но и спиной
чувствовал немой укор. На облучке третьей телеги сидел Корнило, старый волхв,
чем-то похожий на Гойтосира, такой же седой, длинные серебряные волосы на лбу
перехвачены простым кожаным ремешком, темное лицо, нос крючком. Он остро
взглянул на рассерженного Руса, чему-то усмехнулся, натянул вожжи. Кони охотно
остановились.
