Лех успел несколько раз отлучиться, возвращался чуть
хмельной, счастливый, рот до ушей, жадно спрашивал:
– Ну как?
– Никак, – отвечал Рус, а Чех хранил молчание.
– Я сейчас приду, – отвечал Лех и снова исчезал.
Солнце зависло над темным краем земли, Лех прибежал, с
разбега налетел на Руса, ухватился, чтобы не упасть:
– Все еще?..
– Все еще, – ответил Рус убито.
Лех стиснул его за плечи:
– Жди. Еще наше счастье не померло. И мы у богов не
лишние на свете!
Но голос звучал виновато. Боги уже сказали, что он не
лишний. Еще как не лишний!
Рядом раздался шумный вздох. Это Чех, забывшись, на миг
расслабил мышцы груди, а в глазах его, устремленных на запад, промелькнуло
голодное затравленное выражение. Солнце, главный бог скифов, коснулось темного
края, а знамения все нет. Как и Русу. Что хотели сказать боги? Что ему
оставаться здесь? На развилке?
Он покосился на Руса. У того лицо вовсе жалкое.
Внезапно не крик, а общий вздох всколыхнул вечерний воздух.
Только краешек солнца выглядывал из-за виднокрая, но вдруг оттуда протянулся
багровый луч, ударил о лезвие топора с такой силой, что разбрызнулись искры,
кроваво-красные, больно ударили по напряженным глазам.
И все увидели, как пурпурный луч, отразившись от
лезвия, указал исчезающим в сумерках острием на запад. Прямо вдоль правой
дороги.
Гойтосир не успел раскрыть рот, как солнце вспыхнуло
напоследок и опустилось, лучик исчез, и лезвие топора снова блестело холодно и
загадочно.
– Боги сказали, – выдохнул он с великим
облегчением. – Боги указали путь…
Чех развел скованные страхом плечи, вздохнул так, что воздух
перед ним пошел коловоротом, закружил листочки. Бледность ушла с лица, он
выпрямился во весь исполинский рост уверенного в себе вождя.
– Что ждет меня там?
Голос его прогремел сильно и мощно. Что бы там ни рекли
боги, но они откликнулись. Они видят его… и его людей.
Гойтосир воздел руки к небу. Лицо было бледное, с утра на
ногах, во рту ни крошки, но губы шептали хвалу богам-прародителям.
– Победа, – сказал он, голос сорвался, и Гойтосир
повторил громче: – Победа!!! Да, она будет кровавой, боги это сказали
ясно. Но ты приведешь людей в благодатные земли, где воцарятся мир и счастье.
Кровь будет литься только на кордонах, но не в самом царстве… Да, у тебя будет
великое царство. А люди, что пойдут за тобой, будут зваться чехами!
И не запятнают они имени своего, а доблесть и мудрость пронесут в веках.
Чех, всегда могучий, невозмутимый как вол и непоколебимый
словно горы, шатнулся. Все видели, как он побледнел, затем вождь на глазах
воинов и волхвов рухнул коленями в пыль, воздел руки к небу:
– О, повтори! Повтори, что ты сказал!
В голосе его стоял задушенный крик загнанного зверя,
который внезапно увидел надежду на спасение. Народ застыл в благоговейной тиши,
чувствовалось присутствие богов. В груди каждого волнение нарастало так
бурно, что даже мужчины едва удерживали недвижимыми лица. Их губы вздрагивали,
глаза влажно блестели, а женщины уже плакали от великого облегчения за их
спинами.
– Это не я сказал, – ответил Гойтосир сурово. –
Это рекли боги. Быть твоему народу отныне и вовеки. Боги любят семя Пана. Ведь
уже две ветви пойдут в рост, дадут новые побеги и семена!.. Скифам быть, не
исчезнуть, как уже канули в небытие многие народы, удивлявшие мир могуществом и
богатством, мудростью и численностью!
Голос волхва дрожал. На глазах выступили слезы. Чех внезапно
заплакал, раскинул руки:
– Род! Отец наш!.. Ты дал мне все… и больше, что может
восхотеть человек.
Его подняли под руки, он шатался, губы дрожали, растерянно-счастливая
улыбка не покидала его мужественное, а теперь почти детское лицо. Люди
всхлипывали, счастливые, на их лицах была любовь к старшему сыну тцара Пана, не
по годам взрослому и матерому, взвалившему на свои плечи всю тяжесть Исхода,
мужественному, как истинный сын Скифа, и мудрому, как убеленный сединами волхв.
– Чех, – слышались голоса, – ты заслужил!
– А кому ж еще?
– Ты и должен…
– Сверху видно все…
– Боги молчат долго, но правду зрят!
– По правде боги судят, по правде…
И тут, Рус этого никогда не забудет, Чех на вершине
счастья и славы внезапно забеспокоился, высвободился из обнимающих рук. На лицо
набежала тревога, глаза снова стали привычно озабоченными:
– А что же Рус? Неужто боги забыли о моем младшем
брате?
Все повернулись к забытому Русу. Тот стоял несчастный,
осунувшийся, словно вылез из холодной воды, губы дрожали. В глазах была мольба.
Гойтосир сказал сухо:
– Боги знают, что делают.
– Но ты истолковываешь их деяния, – сказал Чех настойчиво. –
Не может быть, чтобы боги ничего ему не сказали.
– Чех, – сказал Гойтосир предостерегающе. – Пути
богов неисповедимы.
– Но ты же стараешься их познать?
– А тебе всегда удается познать людей?
Чех стиснул зубы. Сейчас, когда его судьба наконец решилась,
в груди разрасталась нестерпимая боль за младшего. Всегда у него все
наперекосяк: под старшими лед только трещал, а под Русом ломался, яблоки падали
на Чеха с Лехом, а шишки – на Руса. Но раньше братья были рядом – из
полыньи вытащат, яблоками поделятся…
Небо быстро темнело, высыпали яркие звезды, а за ними споро
выступала мелочь, даже не звезды, а так, осколочки, а то и вовсе звездная пыль.
Узенький серпик молодой луны едва-едва проглянул из черноты.
Костры взметнулись с новой силой. В огонь швыряли
охапки хвороста, что запасли на три ночи вперед. Под веселый треск сучьев
зазвенели удалые песни, земля задрожала под ударами тяжелых сапог: танцевали
зажигательное коло.
У капища остались только братья, их бояре и богатыри,
два волхва да самые любопытные, жаждущие узнать, что же решат братья.
Рус вдруг ощутил в ушах звон, голова стала удивительно
легкой, а мир пошатнулся. Перед глазами было темно, ни звезд, ни костров, и
страх как раскаленный нож вонзился в сердце: это в нем, это его душа расстается
с телом!
Пересилив себя, он тряхнул головой, очищая взор. Тут же со
всех сторон в голову ворвался гул голосов, радостные крики, песни, земля гремит
и вздрагивает под пляшущими коло. Воздух сухой и горячий, костры трещат
повсюду, народ ликует после изнурительного бегства…
В кольце камней одиноко темнела дубовая колода. После
того как Лех забрал свой длинный меч, а потом и Чех унес топор, его палица
выглядела совсем сиротливо и нелепо. Рус стиснул зубы, повернулся спиной и
шагнул прочь. Далеко в свете костра виднелась верхушка его шатра. Там Ис, ее
ласковые руки обнимут, утешат…
