– Я не могу зреть… – сказал он задушенным
голосом. – Когда уйдут, кликните.
Он ввалился в свой шатер, только он остался цел и недвижим
во всеобщем хаосе, упал на ложе. В углу на шкуре, куда Ерш поставил ему
бурдюк с вином, сейчас было пусто. Сквозь тонкое полотно стен со всех сторон
доносились подобно шуму прибоя голоса людей, рев скота, скрип телег, щелканье
бичей, выкрики. Все сливалось в ровный, однообразный шум.
Очень не скоро шум начал редеть, отдаляться, стихать. Рус
заставил себя встать, на подгибающихся ногах подошел к выходу, откинул полог.
Из груди сам по себе вырвался звериный вопль ужаса:
– Это все, что остались?
Степь была голой и мертвой. На месте походного стана зловеще
чернели выжженные круги земли. Легкий ветерок вздымал серый пепел, шевелил
золу. Сперва в ужасе почудилось, что он остался единственным живым человеком.
Даже Ис не видно, только пустое поле с черными пятнами, серый пепел, обломки
повозок, брошенные разбитые горшки, посуда, сломанные копья. Два исхудалых пса
с рычанием дерутся за кость с остатками мяса.
Он замычал от боли, судорога свела внутренности.
В сердце словно кто вонзил нож, а в голове быстро и часто забились жилки.
Он чувствовал, что вот-вот умрет от ядовитой горечи и одиночества. Ноги
деревянно несли вокруг шатра, отыскивая свой костер…
На прежнем месте остались только Ис и Заринка. Остальные
исчезли, растворившись у костров, возле которых сидели люди. Все сутулились,
молчали, тупо смотрели либо в костер, либо поглядывали в сторону его шатра.
Вдали темнели повозки, еще дальше всадники загоняли коней в табун.
С грохотом примчался на серой кобыле Сова. Его плечи
обвисали, как будто две глыбы тянули вниз и в разные стороны. Лицо было
угрюмым.
– Рус! – крикнул он рассерженно. – С Лехом
ушли две трети. Две трети тех, что оставались от Чеха.
Ис и Заринка подошли к Русу, встали по бокам, трогая за
руки. Рус прошептал:
– Спасибо…
– За что? – удивился Сова.
– Твои люди остались почти все. Или даже все.
Сова выпрямился, в голосе сквозь горечь прорезалась нотка
гордости:
– Теперь это твои люди.
– Спасибо, – прошептал Рус снова. В глазах
защипало.
Сова буркнул предостерегающе:
– А вот со «спасибо» не спеши.
Он повернул коня, копыта прогрохотали совсем рядом. На Руса
упал ком земли, выброшенный копытом. Рус уловил угрожающую нотку в голосе
бывшего воеводы, но не понял затаенного смысла, тут же забыл, ибо Ис и Заринка
прижались с обеих сторон крепче, дышали часто, сочувствующе.
Даже отсюда Рус видел, как у каждого человека у костра
опущены плечи.
– Чех мог бы отделить мне людей больше, – прошептал он
в тоске.
Вздрогнул, ощутив на плече легкую руку. Ис смотрела с
глубоким состраданием.
– Нет, – сказала она тихо.
– Что «нет»?
– Он не мог этого сделать.
– Почему?
– Важна свобода выбора, – сказала она еще тише. –
Он чувствовал это. А тебе и не нужно много людей. Мы двигаемся по земле,
где не ступала нога человека. От зверей отобьемся, а на хорошей земле…
потомства может быть как песка на берегу моря, как звезд на небе, как капель в
реках… Так ведь бывало… по крайней мере у моего народа.
Он поник головой:
– Волхвы говорят, у нас тоже. Но страшно мне!
– Крепись, – повторила она. – Взгляни, кто остался
с тобой.
Рус всматривался в суровых, немногословных людей. Остался
Бугай, родной дядя Чеха и Леха тоже, осталась Моряна-богатырка, Шатун, Ерш,
Плющ Железные Руки, к удивлению, заметил даже сладкоголосого Баюна… Остались
суровые воины, безусые юнцы, отроки, но больше больных, увечных, стариков и
детей: их братья не пожелали взять, ссылаясь на суровую дорогу.
– Это вызов, – сказала она напряженно. – Вызов
всем, кто остался.
– Да, – сказал он затравленно, – но почему они все
смотрят на меня?
Он насторожился, а люди за его спиной взялись за ножи.
Виднелось пыльное облачко, затем донесся стук копыт. В молчании ждали,
когда всадник вынырнул из пыли, огромный и сгорбленный, капюшон нахлобучен на
глаза, охраняет от ядовитой пыли, виден лишь широкий испещренный морщинами
подбородок.
Всадник уже остановил коня, когда его узнал Баюн, воскликнул
восторженно:
– Корнило! Ты же ушел с Чехом!
Корнило замедленно слез на землю, охнул, ухватился за
поясницу. Голос был мертвый от усталости:
– Я проводил их малость. Передал травы Гойтосиру… Что
еще? Но поеду с вами.
Волхв выглядел изможденнее обычного. Баюн подхватил под
руки, держал, пока немолодой волхв переводил дух.
– Я получил для них благословение пращуров, –
проскрипел он. – У них все пойдет.
Рус поинтересовался хмуро, еще не в силах ощутить радость:
– Но почему здесь? Ты же сам сказал…
– Что я сказал? – раздраженно ответил Корнило. –
Я не знаю, что выпало тебе. Боги не говорят. Тебе указан лишь путь.
А что на нем вершить, все зависит от тебя.
Баюн просиял, похлопал волхва по сгорбленной спине. Лицо
певца сияло. Похоже, волхв сказал то, из-за чего остался он сам.
Рус пролепетал:
– Ты пришел, чтобы помочь?
Корнило покачал головой:
– Чем я смогу? Вряд ли. Но я стар, мне скоро уходить к
предкам. Что ждет Леха и Чеха, уже знаю. Им выпала трудная, но счастливая доля.
Но что выпало тебе, я хочу узреть своими очами.
Шатун сказал почти с отвращением:
– Старый, а любопытный, как суслик!
– Я волхв, – ответил Корнило устало, – а
волхвы не любопытные, а любомудрые. А мудрость приходит от новых знаний,
дурак.
Буська увел коня старого волхва, а сам Корнило прошелся,
разминая ноги, огляделся. Русу казалось, что Корнило что-то замышляет, уж очень
напряжен, зыркает по сторонам, будто ждет удара.
Внезапно он поднял колотушку, с силой ударил в било. Гулко
загремело над опустевшим станом, где уже не звучали песни, земля не вздрагивала
от топота плясунов. Корнило прислушался с удовлетворением. Рус не успел рта
раскрыть, как старый волхв принялся колотить часто, неистово.
По всему стану поднимались люди, головы поворачивались в
сторону грохота. Корнило продолжал созывать народ, и вот уже к нему потянулись
стар и мал, женщины, дети, а также дюжие мужчины, воины, богатыри, дружинники.
– Люди! – вскричал Корнило. – У меня есть что
сказать вам!
