За неделю, пока готовили телеги к походу, Бугай и Сова исхудали,
как и Рус, хотя охотники дичи приносили целые горы. Просто ели на ходу,
старались успеть и в кузницы, где молоты бухали в четыре руки, и к тележникам,
и шорникам.
– Еще три дня, – сказал наконец Сова. – Это Чех и
Лех знают, что их ждет. А нам надо идти и щупать ногой землю.
Рус посмотрел на небо:
– Скоро начнут падать листья. Позорно, ежели осень застанет
нас здесь. Выходит, мы устрашились сдвинуться с места!
– А много ли нам надо? – удивился Сова. –
Идти до первых холодов. А вырыть землянки на зиму – это трудов на
неделю.
Бугай услышал, бросил предостерегающе:
– Мы забрались на север! Здесь зима наступает раньше. А
насколько лютая, скоро узнаем на своих шкурах. Листопад не за горами.
– Впереди еще месяц жовтень, – буркнул Рус. –
Сова, я дам коням нагуливать жир еще три дня. Но на четвертый выступаем, даже
если начнется гроза с градом.
Он лежал без сна, думал. Теперь он – вождь. Хотя
гораздо лучше для этого подошли бы Бугай или Сова, они старше и опытнее, но все
почему-то смотрят на него, ждут наказов от него. Конечно, он – сын тцара Пана,
но что в этих дальних землях тцарские дети?
Полог на миг откинулся, открыв звездное небо. Он увидел
мелькнувший женский силуэт, но еще раньше узнал по сильному необычному запаху,
словно бы он впитался в ее кожу.
– Ис, – сказал он, – что говорят?
Она села рядом, опустила узкую ладошку на его необъятную
грудь. В полутьме смарагд в золотом обруче на лбу поблескивал загадочно и
таинственно. Глаза были в тени, но он чувствовал, как она смотрит на его лицо,
вот ее взгляд скользнул по его лбу, щеке, ласково прошелся вдоль носа, очертил
твердую складку у губ.
– Ты уже спрашивал, – напомнила она.
– Я все время это хочу знать.
– Рус, не беспокойся так…
– Ис, что ты говоришь?
– Не беспокойся, – повторила она с нажимом. – Ты
очень быстро мужаешь, Рус. Еще три дня назад ты был мальчишкой… Да, богатырем,
сильным и ярым воином, от тебя могли рождаться дети, но ты сам оставался
ребенком. Но сейчас с тобой происходит непонятное. Все заметили.
– Что?
– Рус, ты не думаешь, почему это с тобой все-таки осталось
столько народу? Не одни же невольники из каменоломни? Сколько богатырей,
старших дружинников, отважных воинов, просто ремесленников, умельцев… Они верят
в тебя.
Он пробормотал с тоскливым страхом:
– Не в меня… В сына тцара Пана!
– Так ли?
– Так, – сказал он убежденно. – Пан был великим
героем. А потом стал великим тцарем. И дед его был героем.
И прадед! И вообще наш род славен героями… Но в каждом роде не без
урода… И я как раз знаю, что я не герой!
Она помолчала, он не видел ее лица, но чувствовал по
напряжению пальцев, что она не согласна. Затем послышался ее спокойный шепот:
– Повернись на живот.
Ее пальцы коснулись его плеч, захватили кожу, отпустили,
ухватили в другом месте. Он сперва прислушивался, затем приятное ощущение начало
распространяться по всему телу.
Она щипала его плечи и спину, стучала костяшками пальцев,
мяла, даже встала босыми ногами и потопталась, разминая спину, ощущение было
таким сладостным, что он только блаженно мычал сквозь стиснутые зубы.
– А теперь перевернись…
Он поспешно перевернулся, и снова ее нежные, но сильные
пальцы умело мяли ему широкие пластины грудных мышц, твердые квадратики
мускулов живота, и он уже забыл о своей тоске, во всем теле жила свирепая мощь,
готовность вскочить на неоседланного коня, помчаться в ночь в поисках
противника, дабы в схватке охладить кровь…
– Не надо ее охлаждать, – прозвенел ее тихий голос с
легким смехом, и он со стыдом понял, что сказал это вслух. – Сегодня ночью
не надо…
Он забылся под утро коротким и настолько глубоким сном, что
если бы его можно было измерить, то послали бы до преисподней.
Утро было холодное, траву покрыли крупные холодные капли
росы. Вот-вот наступит осень, роса сменится инеем. Он будет исчезать еще до
восхода солнца, но кто не поймет такой грозный знак, тот обречен. Потом ударят
морозы, задуют метели. Медведи зароются в берлоги, проспят до весны, а люди
либо укроются в крепких домах, где будет запас дров и пищи, либо… умрут.
Рус выбрался из шатра на четвереньках. Жар от затухающего
костра едва прогревал землю на два шага вокруг. Там лежали, тесно прижавшись
друг к другу, скорчившиеся фигурки людей, покрытые разным тряпьем, старыми
шкурами.
Рус ударил палицей в подвешенное к дереву било. Тоскливый
звон разнесся далеко, в утренних сумерках мелькнули волчьи тени и отступили.
Люди начали шевелиться, подниматься с великим трудом. Некоторые остались
лежать, и Рус со страхом подумал, что кое-кто, изможденный усталостью и
болезнями, уже не поднимется.
Подходя к костру, где сгрудились его старшие дружинники,
теперь уже бояре, он услышал бодрый голос Ерша:
– Укрылся Бугай от холода рыбацкой сетью, трясется, но тычет
пальцем в ячейку: мне даже тут холодно, а каково ж тем, что снаружи!
Посмеялись, Рус подумал благодарно, что Ерш своими нехитрыми
шуточками умеет поддержать людей.
Хоть они и считают его своим вождем, но никогда в жизни он
не чувствовал себя таким беспомощным и растерянным. Подошел, остановился, не
зная, что сказать.
Ерш кивнул, похохатывал, а Сова переглянулся со своими
людьми, вдруг поднялся. Глаза бывшего воеводы были внимательные и
требовательные.
– Утро, князь, – сказал он негромко, но все услышали и
умолкли. – Вели собираться. Надо выступать в путь… князь.
Дважды он назвал Руса князем, и оба раза он чувствовал себя
так, словно кто-то ударил раскаленным молотом в спину. Князем не называли даже
Чеха, а уж его, Руса, так можно назвать только в насмешку.
Но глаза Совы были серьезные и требовательные.
– Велишь ли, княже?
Рус, одолевая дрожь в горле, сказал сиплым голосом:
– Велю. Всем собраться. Проверить все, чтобы ничего нужного
не оставить. Быть готовыми к дальней дороге.
Сова круто повернулся, зыркнул на своих соратников. Те
вскочили, опрокидывая кружки и ковшики с горячим настоем трав.
– Слышали, – спросил Сова с нажимом, – что велел
князь? Выполняйте.
Возле костра опустело. Рус все еще стоял как оглушенный. Еще
вчера… ну пусть не вчера, но неделю тому он был одним из них. Вождем был Чех,
они с Лехом его младшие братья. А сейчас…
Сейчас и Чех князь, мелькнула мысль. И Лех. Их отряд
беглецов уже разрублен на три части, и каждая может вырасти в племя. Чеху уже
предсказано, что он станет прародителем великого народа. И Леху обещано,
что свой отряд превратит в большое племя, затем в народ, создаст великое
государство, будет трясти вселенную, как медведь грушу. Но не всякое зерно,
брошенное в землю, прорастает… Есть и слабые, что гибнут.
