Он оглянулся на своих людей, с ним остались самые слабые,
больные, раненые. Которых не захотели взять старшие братья. Или не взяли, чтобы
с ним остался хотя бы кто-нибудь?
Кричали животные, люди уже суетились, запрягали волов,
седлали коней. Один высокий человек в одежке волхва обернулся, Рус узнал
Корнилу. Тот оскалил изъеденные желтые зубы в хитрой усмешке:
– Тебя, как я слышал, уже князем кличут?
– Надсмехаются, – буркнул Рус.
– Так думаешь?.. Нет, пока ты спал, мы много передумали.
– Кто?
– Сова, Ерш, Моряна, я… Теперь ты наш вождь. Но если отныне
мы будем зачинать новое племя, то ты отныне – князь. Надо додумывать новые
уставы и правды…
– Погоди, – прервал Рус. – Ты можешь сказать мне
свою настоящую цель? Я не поверю, что ты остался из любви и дружбы ко мне!
Ты меня не знал, я тебя раньше никогда не видел. Ты и в Исход как попал,
непонятно.
Старый волхв покачал головой:
– Если бы мне было двадцать весен, не пошел бы вовсе.
В сорок лет – пошел бы с Чехом или Лехом. Но я стар, потомства мне
уже не оставить. Так зачем мне великое будущее Чеха? Не менее великое –
Леха?.. Я – волхв, понимаешь? А волхва хлебом не корми, дай
прикоснуться к тайне. Больно странное знамение выпало тебе. Если бы просто
смерть от голода, холода или чужих мечей – это я бы понял. Но солнечные
боги смолчали, ибо не узрели твою судьбу, а полуночные боги… или демоны дали
странные знаки, которые я прочесть не мог. Мой смертный час близок! Умереть ли
в дороге к счастливой жизни племени Чеха или умереть, увидев тайну, что ждет
тебя?
Он смотрел с легкой усмешкой. Рус ощутил от взгляда старого
волхва смертельный холод, словно стоял в глубокой могиле, куда не достигало
солнце.
– Да, – прошептал он раздавленно, – ты настоящий
волхв. Быть бы мне настоящим князем!
– Ты будешь им, – сказал тот серьезно.
– Долго ли?
Он усмехнулся, и волхв в ответ раздвинул губы в понимающей
усмешке. От повозок донеслись крики, тоскливо замычали коровы, словно предвещая
беду. Пробежали дети, затаптывая костры, заливая водой.
Край неба озарился нежно-розовым светом. Вспыхнуло первое
облачко, алые лучи ласково подсвечивали его снизу, и оно казалось разогретым над
спрятанным за виднокрай очагом, а верхушка еще темная, холодная. Повозки уже
выступали на светлом небе четко, а скот сбился в кучу, согреваясь, терся друг о
друга, взревывал.
Подскакал Буська на дрожащем от жажды скакать по утренней
росе коне:
– Все собраны, князь!
– Коня, – потребовал Рус. – Сова и Моряна поедут
со мной впереди.
– Что делать мне?
– Ты… гм… ты отныне княжеский лазутчик. Как мы с Лехом, так
теперь ты один будешь выезжать далеко вперед, все вызнавать, высматривать: как
удобные спуски, так и водопои, словом, все-все.
Буська завизжал, подскочил в седле, едва не упал. Глаза
стали круглыми от счастья.
– Княже!.. Жизнь положу, но сделаю все. Не сомневайся.
– Ты мне нужен живым, – ответил Рус сурово. –
Молод еще жизнь класть.
– Да знаю, знаю, потомство надо. А чё, я хоть сейчас…
Рус замахнулся плетью, Буська завизжал и умчался.
Буська умчался, а он еще постоял, унимая бешеное
сердцебиение. Хоть кому-то сумел ответить достойно, по-княжески.
В последний день он чуть проехал, прощаясь, по следам Чеха,
а потом и Леха. Вроде бы прошли тяжелогруженые телеги, кони безжалостно
выбивали землю, но трава поднялась, скрыла следы. Будто проехали не по хрупкой
сочной траве, а по мелкому болоту, затянутому ряской.
Трава на диво быстро спрятала раны земли, зеленеет свежая,
такая же сочная, кузнечики верещат песенки. Так останется и за нами, подумал он
с облегчением, – не догонят люди Коломырды, но на сердце почему-то остался
и тоскливый осадок. За людьми должен оставаться какой-то след. А когда это
ушли не просто люди, а родные братья…
Когда вернулся, женщины и дети уже были в повозках, волы в
упряжках, а мужчины седлали коней. Рус ощутил в каждом радостное нетерпение.
Мечи и топоры остры, упряжь исправлена, а то и вовсе новая. Скот отдохнул, кони
бьют копытами, грызут удила.
– Выступаем!
Он сам выехал вперед, за ним несся на отдохнувших конях
передовой отряд в полсотни человек. Еще сотню Рус оставил в заслоне. Вдруг да
Коломырда все же отыщет, она опаснее неведомого, что лежит впереди!
Из десяти семян, брошенных в землю, ежели одно выживает и
дает всходы, то урожай считается хорошим. Ежели два – земля захлебывается
от изобилия. Каждое крупное племя время от времени выплескивает отводки, ибо ни
одному племени не суждено жить вечно, надо успеть разбросать семена, и ежели
хоть одна зернинка прорастает, то племя и народ считаются уцелевшими, хоть и
под другим именем.
Из могучего племени скифов часто выделялись сыновья тцарей
со своей младшей родней. Так брат Скифа Гелон стал родоначальником могучего
народа гелонов, построил огромный город Гелон, а другой брат –
Агафирс – дал начало великому народу агафирсов. Доблестный Авх, сын Скифа,
стал родоначальником народа авхатов, а другой сын Скифа, Пал, дал жизнь
великому племени паралатов… но во сто крат было больше тех, кто увел жен и
детей в сопровождении множества воинов в горделивой уверенности, что уж он-то
даст начало величайшему из народов, коему предназначено сотрясать вселенную
силой и мудростью, дать всем народам мир и справедливые законы!
А в этот раз из скифского тцарства не отводок, пусть
даже не слишком мощный, а жалкая кучка изгнанников, а с ними те, кто
добровольно решился разделить их тяготы. Родные, дальние родственники, друзья,
просто люди, которые решение Пана сочли несправедливым, а у части скифов всегда
живет убеждение, что честнее быть среди гонимых, чем среди гонителей. Ну и еще
люди, которые сами не могут объяснить, почему вдруг бросили все нажитое, сели
на коней, посадили жен и детей в повозки и присоединились к изгнанникам.
Да, из этих людей можно бы составить племя, но… волей богов
и они разделились на три части! Чудо будет, ежели уцелеют даже две веточки.
А что они, Рус и его люди, сгинут, так мужчина должен быть всегда готов
как к славе, так и к доблестной гибели…
Он ехал впереди своего небольшого отряда-племени. Теперь его
можно охватить взглядом целиком. Несколько сотен мужчин, три-четыре сотни
женщин с детьми… Стариков уже не осталось. Кого зарубили, оставив на обочине
дороги, кто потихоньку ушел сам, дабы не есть хлеба, так нужного детям и
мужчинам.
Он видел, как хочется Ис ехать рядом, но она благоразумно
держалась в середине отряда, даже когда была на своей резвой Молнии.
Одетая по-скифски, она и сидела в седле как прирожденная скифка, только
оружия пока в руки не брала, разве что на поясе висел узкий нож в красивых
ножнах.
