– Какая красивая!
Ис засмеялась, восторг ребенка был неподдельным, а Соломон
притворно нахмурился:
– Брысь! Почему она не должна быть красивой?
– Она ж царица варваров, – прошептала девчушка.
В больших черных глазах метнулся страх, снова исчез, сменившись
любопытством. – С огромным топором и большими, как у волка, зубами.
Ис засмеялась, показала зубы и страшно пощелкала ими.
Девчушка с радостным визгом бросилась к деду, зарылась лицом в его колени.
– Циля, – сказал Соломон строго, – это тцарица
скифов, ее зовут Исфирь. Она тебя не съест. Когда-то очень давно прекрасная
Исфирь спасла народ израильский от полного истребления. Это было во времена
персидского царя Ксеркса…
Он тяжело вздохнул, умолк. Девчушка повернула голову, глядя
на Исфирь одним любопытным глазом, как испуганная птица. Прошептала тихохонько:
– Дедушка, расскажи мне про Исфирь.
Соломон взглянул на Исфирь, коротко усмехнулся:
– В другой раз.
– Дедушка, расскажи!
Он погладил ее по голове, сказал ласково:
– В другой раз… Но если хочешь, я расскажу тебе о
Юдифи. Ее история короче.
Капризный ребенок тут же потребовал:
– А кто такая Юдифь? Расскажи!
Соломон снова посмотрел на Исфирь, сказал ласково:
– Если так хочешь, то это была очень-очень красивая женщина.
Такая же красивая, как наша гостья Исфирь. Когда полководец ассирийского царя
Навуходоносора по имени Олоферн осаждал город Ветилуй, был в нашей Иудее такой
славный город, то в Ветилуе иссякли запасы воды. Подумывали уже о скорой
гибели. Тогда Юдифь надела лучшие одежды, взяла корзинку с едой и отправилась к
Олоферну. Ему сказала, что не любит город, впавший в грех, хочет, чтобы его
разрушили, а самому Олоферну укажет момент, когда город готов будет пасть.
Обрадованный Олоферн оказывает ей пышный прием, а она остается в его стане,
питаясь принесенной с собой едой, а по ночам выходя в долину для омовения и
молитвы. Ассирийцы к этому привыкли и не мешали ей. На четвертый день,
точнее – ночь, когда опьяневший Олоферн заснул на их общем ложе, Юдифь отрубает
ему голову его же мечом, прячет в корзинку и в обычное время молитвы уходит в
долину, а затем проникает в свой город. Утром в стане ассирийцев начинается
паника, когда увидели на вражеской стене отрубленную голову своего лучшего
полководца. Воспользовавшись их смятением, ополчение, в котором воинов почти не
было, гнало ассирийцев до самого Дамаска!
Глазенки ребенка счастливо блестели, словно ей рассказывали
волшебную сказку про ласковых и веселых зверюшек. Исфирь опустила голову. Она
понимала, почему Соломон выбрал для рассказа ребенку именно этот случай.
– Я не знаю, как поступить правильно, – ответила
она печально. – Я сейчас уже принадлежу к двум народам…
Соломон смотрел вопросительно. Она опустила ладонь на свой
чуть-чуть округлившийся живот. Брови Соломона взлетели. Она кивнула, отвечая на
немой вопрос.
Соломон спросил с надеждой:
– Ты не сможешь нам помочь?
– Я хочу помочь, – ответила она страстно. –
Но не хочу вредить и скифам! Это тоже мой народ. И потому, что мой ребенок
тоже будет наполовину скифом…
– У нас дети считаются только по матери, –
напомнил Соломон.
– Но разве я могу забыть, что это ребенок Руса? Да и люблю я
этих варваров. Они простые и честные! Мне нравятся их песни, их пляски, их
веселье и юмор, их удаль и отчаянная жажда жизни. Они вошли в мою жизнь, я не
могу помогать их уничтожению.
Соломон сказал невесело:
– Но ведь выбора нет. Либо мы, либо они.
– Да, – ответила она тоскливо. – Но я не хочу
делать этот выбор.
Снаружи донесся гул голосов. Кричали люди, ржали кони. Исфирь
поднялась, вопросительно смотрела на ребе. Тот отодвинул маленькую Цилю, Исфирь
помогла ему встать, и оба подошли к окну.
По улочке с криками бежал к воротам народ. У многих в
руках были топоры, косы, цепы для молотьбы. Ис ощутила недобрый холодок в
груди.
За всадниками уже не пыль клубилась, а взлетали черные комья
земли, похожие на вспугнутых ворон. Земля жирная, вечером палку воткни –
утром дерево вырастет. За эти дни покоя скот взыграл, округлился. Вчерашние
скелеты, коровы с мычанием гонялись друг за другом, бодались, взбрыкивали.
Обойдя град, передовой отряд за несколько верст к северу
наткнулся еще на малую весь. Сразу же тихое место наполнилось ревом, криком.
Некоторые иудеи пытались спастись, бросались во все стороны, другие же, уже
наслышавшись о страшном народе, призванном истребить народ Израиля, становились
на колени и закрывали лицо руками, третьи падали на землю, но острые копья и
топоры доставали их и там. Лютый звериный крик «Слава!» звучал как рев
огромного льва, и люди цепенели от ужаса, кровь застывала в жилах, и смерть
казалась избавлением.
На этот раз, мстя за сопротивление, вырезали всех. Уже зная,
что многие прячутся в подполах, с хохотом бросали туда горящие факелы, огромные
камни. Рус проскочил горящую весь; взобрался на холм, долго всматривался с
вершинки. Когда вдали показался скачущий всадник, с облегчением перевел дух,
пустил коня навстречу.
Конь под Совой хрипел и шатался. С удил падали желтые
клочья пены. Не доезжая до Руса, он почти сполз по конскому боку, стоял держась
за седло. Примчался Буська, поднес баклажку с водой. Сова жадно пил,
расплескивал воду, закашлялся, выплевывая серые комья грязи.
Рус нетерпеливо переступал, но сдерживался. Наконец Сова
оторвался от ковша, прохрипел:
– Взяли все веси!.. Вся долина дальше чиста. Лес… рощи.
Можно бы идти дальше. Иудеям ждать помощи неоткуда.
– Ты далеко смотрел?
– Еще не все вернулись, – прошептал Сова. –
Я на всякий случай послал еще десяток дальше… Но и так видно, что там
нигде народу нет. А если и есть где-то еще иудеи, что было бы чудом, то
они так далеко, что прийти сюда уже не смогут. Либо придут слишком поздно.
– Иди отдохни и отоспись, – предложил Рус. –
Сегодня мы много сделали. А град возьмем завтра.
Сова вяло отмахнулся:
– В могилах отоспимся. Мне сейчас ковш вина да кус
жареного мяса – и я снова готов ночь без сна. Или пусть Корнило сделает
горячего зверодрала. Я раз однажды хлебнул – две ночи не спал, на
стенку лез.
Ис все не возвращалась, и Рус весь день метался по сожженным
весям, бдил за боеспособностью. Нет ничего хуже, когда пускаются в грабеж.
Тогда победителей бери голыми руками. Это уже не войско, а кучки разбойников,
которым не до сражения.
Иногда ловил на себе вопросительный взгляд Буськи, зло
отворачивал голову. Наконец прорычал:
