Рус со вздохом сел на ложе:
– Сегодня был самый долгий день в моей жизни.
– Прости, – сказала она нежно, – я виновата…
Опомнилась, когда уже небо потемнело. Но это мое племя… У нас, иудеев,
родственные узы крепче, чем у всех народов. Да, это не мое племя, и… мое.
Он с натугой стянул сапоги, отшвырнул.
– Как это?
– У нас один бог, один язык, одни обычаи. Мы произошли
от двух родных братьев, и не наша вина, что мы поселились вдали друг от друга.
Рус скептически хмыкнул:
– Разве родные братья не бьются друг с другом? Еще более
люто, чем чужие?.. Разве народы, вышедшие от родных братьев Скифа, Гелона и
Агафирса, не истребляли друг друга злее, чем чужие племена?.. Да ладно тебе,
Ис! Ты же сама рассказывала, что твое племя в древности воевало насмерть с… как
их?.. эламитами и ассирийцами, вашей кровной родней!
Он раскинул руки, рухнул на ложе. Она медленно стянула через
голову платье, сквозь тонкую ткань видела, как он наблюдает, его твердые губы
сами собой смягчаются, раздвигаются в стороны, вот уже блеснули белые ровные
зубы…
Засмеявшись, уже рывком сбросила одежду, прыгнула к нему. Он
вытянул руки, поймав на лету. У нее захватило дыхание, руки были крепкие и
твердые, как корни дуба, все тело казалось искусно вырезанным из темного
плотного дерева, обожженного солнцем, выглаженного ветрами.
После ухода скифской тцарицы Соломон и Нахим долго сидели
молча. Наконец Нахим спросил тихо:
– Она в самом деле… иудейка? По облику – да, но наша
женщина предана своему народу целиком и полностью. Она не усомнится принести в
жертву гоя, если этого требуют интересы ее народа.
– Тебе кажется, она целиком на их стороне?
– Да, ребе.
Соломон покачал головой:
– Ей тяжелей, чем нам. А судьба ее племени намного
горше. Как я понял, их племя постепенно теряло веру в Единого. А оттуда и
забвение основ иудейства, размытость нравственных норм, несоблюдение закона…
Нет, они не стали варварами! Но они отошли от наших законов, за что на них и
обрушился гнев Яхве.
– Но она спаслась!
– Не думаю, – сказал Соломон задумчиво, – что она
самая праведная.
– А что же?
– У Яхве могла быть иная цель.
Нахим жадно смотрел в мудрое лицо ребе.
– Какая?
Тот развел руками:
– Кто мы, чтобы спрашивать бога? Можем только догадываться.
Но я полагаю, что Яхве спас ее лишь затем, чтобы она сыграла какую-то роль
здесь.
– В нашем народе?
– В этой войне, – подчеркнул Соломон. – Яхве
сделал ее тцарицей!
Нахим замер с открытым ртом.
– Ты хочешь сказать, что если Рус погибнет… или умрет иной
смертью…
Соломон опустил усталые веки:
– Не знаю. Вряд ли племя, основанное на крови и насилии,
признает вождем женщину. Да еще из чужого народа. Но… не знаю, не знаю! Многое
зависит от нее, многое будет зависеть от нас.
Глава 11
Гои не появлялись под стенами, их воинский стан был с той
стороны града, и пятеро детей упросили родителей отпустить на реку за утками.
Как раз стоит утиная трава; вода еще кишит червяками, жуками, букашками.
Масляные зерна лежат прямо на воде, а в зарослях слышен шелест и хлопанье
крыльев. Утки перед улетом в теплые края наедаются в запас, едят день и ночь,
чтобы потом лететь без остановки.
Сперва в воду полезли девочки, отжимали уток на чистое
место. Утки неспешно выплывали от шума, за каждой тянулся выводок утят, уже
крупных, почти с мать, готовых вскоре полететь с матерью в теплые края. Когда
утки оказались на чистой воде, послышался условный свист, и мальчишки поспешно
начали бить уток длинными палками.
Исхак крикнул:
– Циля, одна утка спряталась у тебя за спиной!
Девочка обернулась:
– Где?
– Нырнула, я сам видел! На дне захватила клювом корень, чтоб
не всплыть, ждет.
Девочка повернулась, пыталась вглядеться в мутную воду, но
ил поднялся такой плотный, что рассмотреть удавалось не больше чем на палец в
глубину. Она походила немного, спросила недоверчиво:
– Где ты видел?
– Правее!.. Теперь прямо!
Другие девочки поспешно собирали убитых и раненых уток, а
Циля бесцельно бродила по мутной воде, морщилась от присосавшихся пиявок. Трава
режет до крови, а пиявки присасываются сразу, хмелеют от детской крови.
– Да вон же она!
В двух шагах из воды осторожно высунулся кончик клюва,
затем показалась головка. Утка посмотрела на девочку одним глазом, поспешно
нырнула. Исхак заорал во весь голос:
– Скорее хватай!.. Эй, не успеешь! Она уже к другому корню
перебралась…
Девочка звонко рассмеялась:
– Утки как люди! Есть глупые, есть хитрые, есть очень
хитрые, а есть утки-иудеи!.. Пусть живет, она заслужила. Глупых сам бог велел
бить, а умные…
Он тоже рассмеялся:
– Ладно, пусть. А мы соберем уток-акумов.
Дрожа от холода, они выбирались на берег. Кто спешно отжимал
мокрую одежду, кто давил пиявок. Уток связали за шеи, а девочки тем временем
разожгли костер, бросали целые охапки хвороста. Стена родного града рядом, но
озябли так, что и в беге не согреешься, вода уже холоднющая, скоро вовсе придут
морозы, река замерзнет с берегов, оставив только посередке тонкую полосу воды.
А когда мороз ударит по-настоящему, то река исчезнет под толстым слоем
льда.
– Пора возвращаться.
– Пора…
Они слазили в воду еще и еще, но уток в озере не убывало.
Солнце опустилось за край земли, черные тени удлинились и слились в сплошные
сумерки.
– Надо бежать, – сказал Исхак со вздохом. – Иначе
ночь застанет в дороге.
Его младший брат поглядел на далекий град, на озеро,
вздохнул по-взрослому:
– Надо бы… Родители наругаются. Но ребе говорил, что скоро
еды не будет хватать! Скифы окружили Новый Иерусалим. Подводы уже не
пропускают. Если бы мы остались здесь на ночь, по зорьке набили бы еще уток.
Циля со страхом посмотрела на темную воду:
– А оттуда ничего не вылезет?
– Что?
– Страшилы!
– Их здесь не осталось, – объяснил он
покровительственно, как старший. – Наш Яхве истребил всех нечистых
демонов. Не бойся.
– Да я и не боюсь, – ответила она очень
серьезно. – Мне только очень страшно.
