Исхак вытащил из сумки огниво, кремень, трут, а бересту тут
же содрал с березки. Его братья вырыли ямку, натыкали вокруг веток, наложили
камыша, чтобы отсвет костра чужие не увидели в ночи. Если даже в граде огонь
боятся зажигать, будто скифы не знают, где их дома, то здесь надо таиться
по-настоящему.
Мальчики наломали веток, набросали на разогретую костром
землю. Легли рядышком, прижались друг к другу, чтобы не выпустить тепло.
К утру промерзнут, но сейчас ночи еще не такие долгие, как зимой, а по
зорьке можно снова бить глупых уток. Они и сейчас вон шлепают по воде дырявыми
клювами, ловят и глотают все, что движется и шевелится. Утки спят совсем мало,
кормятся всю ночь, утром будут толстые и жирные. В граде обрадуются…
Нахим едва умом не тронулся, когда дети не вернулись даже к
ночи. Друзья успокаивали, как могли, дети могли наткнуться на конный отряд
варваров, схоронились где-нибудь в камышах, прячутся, пережидают, но Нахим
возразил:
– У скифов нюх как у собак, кем они и являются на самом
деле. Они видят в темноте, как их родственники – совы и летучие мыши. Где
бы дети ни схоронились, скифы их вытащат отовсюду.
– Но вовсе не обязательно, чтобы скифы проехали именно там…
– Но почему дети задержались?
– Да мало ли что могло задержать!
Нахим озлился:
– Это не ваши дети, потому так и говорите!
– Нахим!
Он опомнился, потер лоб:
– Прости. Но я места себе не найду. Будь что будет, а я
пойду их искать.
– Ночью?
– Если я буду здесь метаться по комнате, разве они отыщутся
быстрее?
Соломон сочувствующе промолчал, а Нахим выскочил из дома,
едва не выбив двери.
Рус проснулся, когда еще только-только посветлела полоска
неба на востоке. Неслышно высвободил руку, Ис спит крепко, тихонько оделся, с
сапогами в руках выскользнул из шатра, обулся уже возле костра. Стражи
посматривали понимающе. Один исчез в темноте, немного погодя вернулся с уже
оседланным Ракшасом.
– Поехать с тобой, княже?
– Будьте здесь. Там ждет Сова.
Сова вылез из своего шатра раньше, когда конь князя
простучал копытами перед входом. Воевода виновато развел руками, за князем не
успеть, метнулся к коновязи. Трое заспанных дружинников готовили коней в
дорогу, затягивали подпруги, вешали на седельные крюки арканы, колчаны со
стрелами.
Внезапно со стороны сторожевых костров показался всадник на
маленькой лохматой лошадке. Буська был одет тепло, за плечами торчал лук, на
поясе висел меч.
– А ты куда собрался? – спросил Рус хмуро.
Буська удивился:
– Разве не ты говорил, что настоящий воин должен вставать
рано?
– А ты настоящий?
– Настоящее не бывает, – заявил Буська гордо.
Дружинники рассмеялись. Рус отмахнулся:
– Езжай. Только я в твои годы предпочитал спать в такую
рань.
Буська смолчал, но по его не по-детски серьезным глазам Рус
понял, что потому его и поперли из дому. А кто рано встает, тот сам кого
угодно выпрет за ворота.
Молча они выехали за пределы стана. Град еще спал, хотя на
темных стенах горели красные огоньки. Русу даже почудился горьковатый запах
дыма смолистых факелов.
– Проедем вдоль берега? – спросил Сова.
– Да. Там у нас самое слабое место. Если бы иудеи догадались
сделать вылазку, они бы успели перебить наш обоз. Или хотя бы часть.
– Я уже сказал Корниле, – быстро сообщил
Сова, – чтобы оттянулся назад.
– И что он сказал?
– Что волхвы должны находиться в средних рядах.
– Дурень. Хоть и храбрый.
Дальше ехали молча, кони неслышно ступали по мокрой от росы
траве. Дальше пошла вовсе вода, хоть и по щиколотку, но плеск был слышен в
утренней тиши далеко. Не сговариваясь, разом повернули коней и поехали по
берегу выше.
Со стороны иудеев была стена предрассветного тумана.
В нем тонули как звуки, так и берег, кусты, редкие деревья. Рус
всматривался и вслушивался до рези в глазах и ушах. Он точно попытался бы
ударить с этой стороны, потому ждал и от иудеев, пытался предугадать каждое
движение, а если они так и не выступили с этой стороны, то явно какая-то иная
хитрость, еще более изощренная, ведь он – молодой князь, не все воинские
хитрости и уловки знает.
Сова и трое всадников растянулись в широкую цепь, ехали
шагом. Рус выдвинулся вперед, он же первый услышал подозрительный шум, плеск.
Он прислушался, но плеск оборвался, как обрезанный ножом. Затем послышался уже
ближе. Рус видел, как застыли Сова и его люди, будто вбитые в землю колья. Даже
кони застыли, ухом не прянут.
Плеск послышался ближе. Из тумана вынырнула сгорбленная
фигура человека. Одежда на нем блестела. Он брел как можно тише, часто
останавливался, всматривался в мокрую землю, примятые стебли.
Рус прыгнул прямо с коня. Человек не понял, что обрушилось
ему на плечи, но огромная ладонь уже зажала рот, а в следующее мгновение он
рухнул под чудовищной тяжестью в жидкую грязь лицом.
Подержав трепыхающуюся жертву для верности, Рус приподнял,
встряхнул. На него смотрела грязевая маска. Человек задыхался, наглотавшись
вонючего ила. Глаза были выпучены от ужаса. Рус сказал злорадно:
– Попалась, ворона!.. Я ж говорил, оттуда попрут
лазутчики!
Он швырнул его в руки дружинников. Пленнику скрутили за
спиной руки. Сова всмотрелся:
– Э, да это тот, которого мы однажды уже захватывали!
А потом он еще руководил обороной града!
– Где мы потеряли восьмерых? – спросил Рус хищно.
– Он. Еще и показывал нам вослед такое… Не при детях будет
сказано.
Буська обиделся:
– Я не дитя, а отрок!
– Дозволь, княже, – попросил Сова, – я его тут же
порешу?
Он толкнул пленника, тот рухнул на колени. Дружинник подошел
с топором, примерился деловито, коснувшись лезвием топора склоненной шеи –
худой, тонкой, грязной. Пленник покорно нагнул голову. На шее из пореза
выступила полоска крови.
– Сейчас зарубишь, – пообещал Рус. – Эй, ты, тварь
дрожащая, что успел выведать о нашем войске?
Пленник, поняв, что обращаются к нему, осторожно приподнял
голову. Глаза смотрели исподлобья, недоверчиво. В лице была покорная
обреченность.
– Яхве, – сказал он, – в твои руки вручаю жизнь
мою. Суди строго, но суди справедливо… А тебе, князь скифов, разве не
важно, что я отвечу? Ты все равно меня убьешь. Как убил многих моих
родственников, как убил жену и брата, как убивал моих соплеменников.
