Жена с мокрым от слез лицом несмело улыбнулась:
– Я слышала, что тебя схватили… Мы чуть не умерли!
– Все прошло, – сказал он торопливо, – все
кончилось.
Она прижалась к нему, теплая и покорная, беззащитная, как
овца, которой он был всегда опорой и поддержкой. У него защемило сердце от
жалости. Как ребенка поцеловал в голову, обнял и повел внутрь дома.
– Все кончилось, – повторил он снова. – Забудь эти
страхи, эти ужасы.
В раскрытое окно донесся едва слышный треск.
В черноте ночи далеко за стенами града зловеще разгоралось зарево. Это был
не закат, и у Исайи тоскливо сжалось сердце.
Дети еще висли на нем, цеплялись за руки, за одежду. Из
соседних домов собралась многочисленная родня, приковыляли даже древние
старики. Он заметил, что смотрят как на вырвавшегося прямо из ада.
– Исайя, – попросил кто-то, – неужто не
расскажешь, как это было?
– Исайя, – поддержал другой, – расскажи нам!
– Расскажи!
Жена исчезла, вместе с другими женщинами в соседней комнате
быстро приготовили на стол, принесли на широких блюдах, поставили перед
гостями. Исайя некоторое время насыщался, у Соломона только перекусил, живот за
это время короткого плена подвело, а горло пересохло, как песок в стране
предков под жарким солнцем.
– Их можно побеждать, – сказал он наконец, – но
только если застать врасплох… Я победил потому, что громадный рус не
ожидал от меня отпора. Запомните, пока это единственное их слабое место.
Гости зашумели:
– Найдем и другие!
– Гои – тупые как скот. Но и скот бывает опасен, как
тот же разъяренный бык! Однако даже дети наши управляют быками.
– Исайя, ты первый, кто оказал им отпор! Но не последний.
И лишь старый мудрый Иешуа спросил старческим,
скрипучим голосом:
– Как тебе удалось уйти?
– Разве не знаете? – удивился Исайя. –
Я выпросил у русов сутки, чтобы попрощаться с семьей и детьми, привести
дела в порядок, раздать долги. Вместо меня в залог явились мои друзья Борух и
Ламех, но русы по дурости лишь взяли с меня клятву, что я вернусь завтра до
захода солнца, и они тогда меня разопнут!
За столом раздался хохот. Смеялись все, толкали друг друга и
показывали знаками, какие тупые эти гои, от смеха говорить не могли, тряслись
как кисель, в бессилии сползали под стол, даже Иешуа зашелся старчески дробным
смешком, лицо жалобно кривилось, взглядом умолял не смешить его, а то помрет от
хохота, весь покраснел, наконец тоже откинулся на резную спинку стула и
медленно сполз под стол.
– Верне..шь…ся? – простонал весь багровый от хохота его
двоюродный брат Каин. – Прямо так в их руки?.. Ха-ха! Сам?
– А они там стоят, – надрывался от смеха
другой, – с тупыми мордами, ждут!
– Ха-ха! Так бы им до конца света стоять, гоям проклятым!
Исайя поднял руки, с улыбкой призывая к тишине. Он видел по
счастливым лицам, что за долгие дни войны это был едва ли не первый день,
который обошелся для иудеев благополучно. Но было ощущение, что отныне этих
благополучных дней будет больше.
– Спасибо вам, – поблагодарил он, – спасибо, что
пришли, что рады мне!
Гости постепенно покидали места за столом, расходились,
ласково касаясь его на прощание. Когда Исайя остался за столом один, он позвал
жену:
– Мария! Мне кажется, что я не видел тебя вечность.
Она села рядышком, прижалась теплым мягким плечом.
– Говорят, что в такие моменты вспоминается вся жизнь…
Он вздрогнул:
– Да уж… Но я ни о чем таком не думал. Мне только страшно
было, что никогда-никогда больше не увижу тебя, не увижу детей. И такая
печаль овладела моим сердцем!
Она поцеловала его, выскользнула в другую половину дома. Он
слышал, как она стелила постели, взбивала подушки. Дети пришли пожелать доброй
ночи, поцеловали сонными губами, ушли, смешные в длинных детских рубашках.
Исайя, счастливо улыбаясь, поднялся, раскинул руки. Он дома!
И никакие силы не заставят его покинуть родные стены.
Она слышала, как он бормочет во сне, дергается, на лице
появляется то страх, то безмерное удивление. Она потихоньку дула в лицо,
отгоняя плохие сны, и выражение лица менялось, складки на лбу разглаживались.
А Исайя, крохотный и трепещущий, боязливо внимал
огромному огненному облаку, что внезапно воспламенилось в небе. От него пошел
яркий оранжевый свет, но вокруг была черная страшная ночь без звезд, и Исайя с
ужасом понимал, что еще не наступил день творения. И Великий Творец
говорил с ним, Исайей, но слова его были столь велики и значимы, что он не мог
их понять, а только ужасался их огромности и величию, а душа стискивалась тоской,
ибо только Моисею было дано понять и записать Откровение…
А затем он куда-то брел во тьме, внезапно воспламенился
куст, и Исайя понял, что стоит на дороге, странно знакомой дороге, а куст
освещает эту дорогу и часть городской стены с воротами. А впереди на
границе света и тьмы виднеется свежеотесанный столб с перекладиной наверху.
Рано утром Исайя с оружием в руках поспешил на городскую
стену. Там его брат, Иисус, руководит обороной, умело расставляет людей,
готовит молодежь к жестоким боям. Они двое были лучшими охотниками на вепрей,
и, когда пришли скифы, как-то само собой получилось, что оборону возглавили
они. А когда убедились, что скифам с налету город не взять, Исайя с двумя
своими родственниками решился на вылазку…
Он поморщился как от боли, только он уцелел, но господь
примет их души ласково, они погибли достойно, защищали его избранный народ.
Мужчины на стене поздравляли, ибо двое убитых за одного
скифа – уже победа. Если бы так сражались и другие, то скифов бы истребили
начисто, а народа израильского осталось бы почти половина.
Обходя на стене наскоро обученных воинов, Исайя добрался до
городских ворот, взглянул в сторону дороги, содрогнулся. По телу прошла ледяная
волна, словно упал в прорубь.
Проклятый столб, где надеются его распять, вкопали на
обочине дороги к воротам Нового Иерусалима. Любой проезжающий скиф прямо с коня
может потыкать его копьем, убедиться, что проклятый иудей еще жив, корчится как
червяк, боится боли, нет мужества в иудеях!
Сбоку зашелестели шаги. Подошел Соломон, еще больше
исхудавший, с темными кругами под глазами. Исайя чувствовал, как тот встал
рядом. Тяжелое дыхание старейшины на миг оборвалось, затем послышался вздох:
– Дети… Жестокие дети!
– Дети? – сказал Исайя нервно. – Ничего себе дети!
Я сам видел, как такой ребенок слез в ров, раненого коня взвалил на плечи
и отнес в свой стан! А конь – не наша рабочая лошадка. Огромный,
тяжелый, как бык, жеребец!
