– Испытание духа…
– Сперва я испытаю руки.
Даже борясь с крышкой, она чувствовала, как отец печально
качает головой. Среди всех дочерей она была, несмотря на самый малый рост,
самая бойкая и живучая. Еще в детстве, когда ее обижали более старшие и
сильные, она дралась, как рассвирепевшая кошка: кусалась и царапалась, а потом
догоняла ошалевшего обидчика и еще била в спину. Но сейчас чуть-чуть бы больше
мышц на руках или на плечах!
В голове шумело от притока крови. В ушах стоял
звон, она пыхтела и упиралась в крышку, нога дрожала, мышцы напряглись так, что
стало жарко, едва не лопались жилы… и вдруг крышка поддалась неожиданно легко.
От неожиданности она качнулась, нога сорвалась, и Хева ощутила, как падает в
темноту подвала, не успев ухватиться и за перекладины.
Сильные пальцы ухватили ее за ворот, прищемив волосы. Она
повисла как котенок, опустив руки и ноги, парализованная ужасом, а рука
великана подняла ее в воздух, прямо перед ней появилось огромное лицо с густыми
бровями и страшными синими глазами, затем послышался хлопок, это великан
небрежно отпустил другой рукой ляду.
Хева, замирая от ужаса, ощутила, как ее опустили на землю.
Был слабый рассвет, а в неясном свете она видела в трех шагах черный силуэт
огромного коня, тот что-то вынюхивал, как пес в развалинах, а прямо перед ней
опустился на остатки каменного очага великан.
Был он почти вдвое выше любого из иудеев, в плечах широк
настолько, что казался уже не человеком, голая грудь заросла золотистыми
волосами, густыми, как у зверя, портки были из невыделанной кожи.
В глазах было несказанное удивление. Он раздвинул губы,
толстые и мясистые. Хева вздрогнула и сжалась в комок от могучего рыка:
– Кто ты есть, существо?
Она с трудом поняла его полузвериную речь, но не зря
же она была внучкой самого Соломона, с усилием составила слова:
– Я человек… А ты?
Он захохотал, показал зубы, огромности которых позавидовал
бы и конь.
– Это я человек! А ты для человека слишком… гм…
мелковата.
Она сказала дрожащим голоском:
– Это ты чересчур огромен. Таких людей не бывает! Ты древний
бог?
Его глаза сощурились. Рассвет разгорался, и она с изумлением
увидела, что глаза этого страшного великана синие-синие, какие просто не могут
быть у человека. С губ сорвался новый могучий рык:
– Я?
– Ну, не наш, а бог этих земель… Ты не можешь быть
человеком.
Ее трясло от ужаса, он может ее съесть прямо сейчас, вон
какие зубы, хоть и крупные, как у коня, но острые, будто волчьи, а клыки торчат
такие, что кабан помер бы от зависти.
– Это ты не можешь, – возразил он грохочущим
голосом. – Только не пойму, почему ты вылезла из-под земли? Такие должны
быть с крылышками. И летать, летать… На тебе мяса не больше, чем на гусе.
Еще бы перьев… Правда, запах-то, запах!
Его взгляд стал задумчивым. Она смотрела во все глаза на
него, в его жуткое лицо, и только краем сознания отмечала, что взгляд уже не
упирается в стены, вдали видны деревья дубовой рощи, а слева от плеча великана
далеко-далеко прочерчивает светлеющее небо стена града, которую отсюда не
должно быть видно вовсе.
– Нет на мне перьев, – ответила она твердо. –
Я пряталась в подполе. Я простая иудейка.
Его глаза расширились:
– Трое суток?
– Да.
Он покачал головой:
– Удивительный народ. Любой из нас уже вышел бы навстречу
смерти, но прятаться столько не стал бы. Один этот запах…
– Я и вышла, – сказала она твердо. – Ты
можешь убить меня, можешь сделать все, что хочешь. Я сама буду служить
тебе, как последняя рабыня. Но только прошу тебя, не губи моего отца! Он там, в
яме.
Великан насмешливо сощурился:
– Может быть, пусть там и остается?
– Нет, – воскликнула она с отчаянием. –
Я люблю своего отца. Вам, варварам, не понять. Спаси его! И я стану
твоей рабыней.
Он подумал, сказал с непониманием:
– Да ты и так моя рабыня. Если решу, что тебе стоит жить.
А нет – удавлю, чтоб под ногами не пищало.
От страха и усталости в голове у нее шумело, смерть в самом
деле не казалась страшной. Но тогда умрет и отец, который воспитал ее сам,
когда умерла мать…
– Рабыни по клятве стоят дороже, – возразила
она. – Меня не надо водить на веревке. Не надо запирать! Слово держит
крепче любых оков.
Великан смотрел насмешливо, потом в синих глазах появилось
что-то вроде понимания. Прорычал:
– Это верно.
– Помоги…
– Клянешься?
– Клянусь, – ответила она с легкостью. Скиф не
понимает, что клясться перед ним – все равно что давать клятвы домашнему
скоту. – Помоги отцу, а я стану твоей рабыней! И буду выполнять все
твои прихоти.
Он смерил ее задумчивым взором:
– Да как ты будешь их выполнять… такая крохотная? Но я
возьму тебя, чтобы ребята рты пораскрывали. Таких игрушечных женщин еще никто
не видывал!.. Правда, отмывать придется до-о-олго.
Он поднялся, и она едва не упала с бревна, задирая голову.
Конь повернул удлиненную голову, он выглядел умнее этого скифа, великан что-то
сказал ему, и конь удовлетворенно фыркнул, побрел дальше.
– Это я игрушечная?
– Кукольная, – оскалился он в довольной улыбке. –
Скорее всего ты все-таки не человек… Но тем больше мне позавидуют! Конечно,
если выветрю тебя раньше, чем покажу.
Он уже не казался ей страшным. Великаны всегда оказывались в
сказках глупыми, их обводили вокруг пальца даже дети. Хева ощутила, как на
смену ужасу приходит боязливое презрение. Сила есть – ума не надо.
Сила – уму могила…
Неспешно он поднял ляду, ей показалось, что воздел ее одним
пальцем, крикнул в темную глубину:
– Эй, кто там есть?
А Хева торопливо закричала:
– Отец, это я, Хева! Ничего не бойся!.. Уцепись за лестницу,
тут один глупый великан вытащит ее вместе с тобой!
После паузы донесся слабый голос, в котором было столько
боли и страдания за нее, что у Хевы навернулись слезы:
– Дочь моя… что стряслось?
– Отец, – закричала она быстро, – со мной все в
порядке!.. А с весью… Ну, ты сам знаешь. Поторопись… или погоди, я сама
слезу, помогу!
Страшась, что великан передумает, она быстрой ящерицей
юркнула в лаз, сбежала по перекладинам прямо в отцовские объятия. Он сумел
стать на колени, но его пальцы тщетно хватались за покрытые плесенью перекладины.
– Отец, я помогу… Он не может спуститься, его никакая
лестница не выдержит! Хватайся, а я буду держать тебя… Вот так… еще… ноги
поставь на перекладину, на одних руках не удержишься… Эй, огромина! Тащи!
