– Боги, дайте мне силы, – прошептала она.
Ледяная вода ожгла босые ноги. Когда же поднялась до колен,
она перестала чувствовать холод, только боролась с быстрым течением. Дно
уходило из-под ног, ее влекло в глубину, она услышала далеко на берегу
предостерегающий вскрик.
– Не помешаете, – сказала она сквозь зубы. –
Вениамин, я иду к тебе!
Она сделала еще шаг, вода сбила с ног. Уже падая, Алый Цвет
устремилась к глубине, и когда темная вода сомкнулась над головой, она
увидела Вениамина. Бледный, с робкой улыбкой, он протягивал к ней руки. Она
вскрикнула, выдохнула остатки воздуха и устремилась к нему в глубину.
Должна была погибнуть, утонуть, она это знала, верила, но
жизненных сил в ней оказалось слишком много, она захлебывалась, глотала воду,
тонула, снова всплывала, и так, сражаясь в полубессознательном состоянии, она
внезапно ощутила под ногами дно. Кашляя, выплевывая воду, она упорно двигалась
вперед, тело внезапно отяжелело, и она поняла, что уже выходит из воды на
другой берег.
– Я не хочу, – промычала она глухо. –
Вениамин… Где ты?
На подкашивающихся ногах она шла вдоль берега по щиколотку в
воде. Грязные струи омывали ноги, с нее текло в три ручья. Внезапно впереди
увидела очертания человеческой фигуры. Человек лежал, наполовину выбравшись на
берег, ноги его оставались в воде.
– Вениамин!
С нечеловеческим криком она кинулась вперед. Ноги
подкашивались, увязали в мокрой земле. Упала на колени, ее руки жадно ухватили
утопленника за плечо. Он перевернулся на спину. На нее смотрело мертвое лицо
Вениамина. Глаза были раскрыты, по щеке ползла многоножка. Губы распухли,
разбитые то ли корягой, то ли конскими копытами.
Она бережно смахнула насекомое, тихо легла рядом, обняла.
Все чувства ушли, остались только тихая печаль и грусть. Больше не нужно никуда
спешить, торопиться, что-то делать.
– Любимый мой, – прошептала она нежно. – Мы не
успели стать мужем и женой. Позволь же лежать рядом с тобой хотя бы как сестре…
Она прижалась к нему, уже не чувствуя леденящего холода. На
сердце становилось все спокойнее, а тихая печаль медленно растворялась,
растворялась, как сырой туман в лучах восходящего солнца, потом солнце внезапно
вспыхнуло ярко-ярко, выжгло все тени, и мир заблистал грозным огнем.
Рус в сопровождении Совы и Буськи ехал к граду, когда
заметил на берегу столпившихся воинов. Буська без наказа сорвался туда вихрем,
а когда вернулся, глаза были красные как у карасика, а напухшие губы дрожали.
Рус и Сова переглянулись, кони послушно перешли на рысь.
Воины расступились. У самой воды лежали двое. Молодой парень и девушка, но
лиц не видать – длинные золотые волосы девушки закрывали как покрывалом из
солнечных лучей. Обнаженные руки девушки обхватили парня, она прижалась к нему
всем телом, молодым и гибким, замерла. В их объятии было отчаяние, но
также и странный покой.
Рус вскрикнул как раненый зверь:
– Алый Цвет?.. Не может быть!
Он прямо с коня прыгнул на их тела. Его горячее тело обожгло
холодом мертвых. Дрожащими от ужаса пальцами ухватил ее за плечи. Тяжелые
намокшие волосы соскользнули с мертвенно-бледного лица. Их объятие было
крепким, он невольно приподнял их обоих. Сова взял князя за руки, и Рус,
опомнившись, отпустил холодные плечи двоюродной сестры.
– Почему? – спросил он в яростном непонимании.
Все молчали, отводили взгляды. Сова сопел сочувствующе.
Кто-то за их спинами горько и витиевато ругался, клял богов, разлившуюся реку,
злых людей, проклятую жизнь.
– Почему? – спросил Рус снова. В голосе были
ярость и недоумение. – Это же всего лишь трусливый иудей!
С берега к воде спустился Корнило. Поглядел, покачал
седой головой:
– Они счастливы, князь. Они не были счастливы здесь… и не
могли быть счастливы, проклятая жизнь, но там каждому воздается. А они…
чистые души.
Голос его дрогнул. Буська хлюпнул носом, всплакнул,
устыдился немужского проявления чувств, вскочил на коня и погнал вдоль берега,
подставляя заплаканное лицо встречному ветру.
Рус в ярости сжимал кулаки, но вдруг пришла страшная мысль,
от которой похолодел весь, будто очутился в глыбе льда. А он бы разве смог
жить, если бы что случилось с Ис?.. О боги, только уберегите ее! Сам
отдаюсь в ваши холодные руки, только оградите ее от любых бед. Что хотите со
мной, но только ее, для которой живу, не троньте…
Старый Иосиф чувствовал, что на этот раз умирает, но за
делами и суетой сует так и не составил завещания. А потом пришли страшные
народы севера, предсказанные Гог и Магог, стало вовсе не до завещания.
А сейчас… Семья большая, сейчас даже дальняя родня прибежала сюда под защиту
стен Нового Иерусалима, так что распределить надо мудро. Последняя воля
умирающего священна: как завещает, так тому и быть, потому, чтобы в самом деле
распределить все мудро и окончательно, он слабым голосом позвал жену.
Явилась заплаканная Сара, сразу с громким плачем бросилась к
его ложу:
– Иосиф! Неужто ты уже не чувствуешь в себе сил?
– Откуда они возьмутся? – ответил он. – Разве не я
их тратил?.. Сара, я хочу составить предсмертное завещание.
– Все, что скажешь! – сказала она со слезами. –
Как скажешь, так и будет!
Он перевел дыхание, сказал размеренно:
– Во-первых, все стадо оставляю Абраму…
Глаза Сары округлились.
– Абраму? Да он их променяет на гульки с дочерями Цили. Ни в
коем случае! Оставь их Мойше. Тот настоящий скотовод… в душе. Он сумеет из
одного стада сделать два.
– Хорошо, – сказал он слабо, – Мойше так Мойше.
А лавку с товаром оставляю Давиду…
– Что? – ахнула она. – Давид меньше всех людей на
свете годится для торговли. Он сам там все выпьет и съест, а что не
сможет – пригласит приятелей. Оставь это молодому Соломону, твоему
племяннику. Он готов торчать за прилавком дни и ночи!
– Соломону, – согласился он покорно. Вздохнул. –
А сад по реке завещаю Исаву…
– Дорогой, – воскликнула она, – только не Исаву!
У него уже есть сад. Да и тот запущен. Оставь Аарону.
– Хорошо, – вздохнул он. – А склад с мотыгами
и прочим – Исхаку…
– Нет, – возразила она. – Ты забыл, что у тебя
есть еще и сын Перец. Ему и оставь!
– Хорошо, хорошо, – вздохнул он. – Перецу так
Перецу.
Она заботливо потрогала ему лоб:
– У тебя жар…
– Да, – согласился он. – Наверное, потому, что я
перестал понимать, кто из нас умирает?
Рус со злостью проследил взглядом за старым, согнутым
иудеем. Тот шмыгнул между кострами стражей, кланялся часто и много, ему что-то
кричали, он отпрыгивал, угодливо улыбался. Через плечо нес полупустой мешок, а
когда заметил возле костра Сову, поспешил, на ходу вытащил сапоги, протянул
обеими руками:
