– Если я не последний дурак, то помню, что выпускать…
гм… древлянку не велено.
– Молодец, – одобрил Павка. – Возьми на полке
пирожок. Более того, ее велено еще и стеречь. Пуще глаза. Даже пуще зеницы ока.
Потому я от нее ни на шаг. Отворяй-ка ворота. Мы проедемся вокруг рва,
осмотримся.
Переход от насмешливо-благожелательного тона к повелительному
был резок, внезапен. Страж, вздрогнув, ухватился за дубовый засов, натужился, с
кряхтением вынул еще до того, как понял, что делает. Павка заставил коня
толкнуть грудью створки, он не терял ни мгновения даром. Ольха съежилась,
затаила дыхание.
Ворота со скрипом отворились, Павка уже выдвинулся за линию,
когда страж опомнился:
– Постой! Но у нее конь быстрее твоего. Сразу видно.
Павка жестоко улыбнулся. Ольха не думала, что всегда веселый
рус может улыбаться так хищно.
– Ты видишь, сколько у меня стрел в туле? А бью я утку
в полете.
– Но как же… – Страж перевел остолбенелый взгляд на
Ольху. Ей почудилось сочувствие. – Но ведь она же…
– Каждый сам выбирает, жить ему или нет, – ответил
Павка, он толкнул коня каблуками под бока.
Ольха выехала, держа лицо непроницаемым. Еще чуть-чуть, и
страж бы опомнился, не разрешил им выехать. А так она долго еще чувствовала его
испытующий взгляд. Потом, судя по тому, как резко исчезло неприятное ощущение,
он отвернулся и стал закрывать ворота.
Дорога расширялась, кони неслись над ней как две огромные
птицы. Своим особым чутьем видели впереди коновязь с множеством коней, с
которыми можно будет общаться, свежий овес, ключевую воду, которую из-за
лености челяди не всегда получают дома.
Петляя, дорога вырвалась из леса и повела к двухповерховому
дому с множеством пристроек и большим огороженным двором. По мере того как кони
убыстряли бег, Ольха рассмотрела невысокий забор, через который хорошо видно
широкую коновязь, просторную конюшню, кузницу, над ней и сейчас вьется сизый дымок,
загородки, за которыми хрюкают свиньи, кудахчут куры, гогочут гуси…
– Абрам? – переспросила она с недоумением. –
А как же свиньи?
– Не обязательно самому есть то, что продаешь
другим, – засмеялся Павка. – Пойдем в корчму или наверх?
Ворота были приглашающе раскрыты. Они ворвались во двор на
рысях, у коновязи к ним подскочили два отрока. Павка бросил им поводья,
одобрительно подмигнул, расторопные ребята. Ольха соскочила, голос ее
вздрагивал:
– Мне лучше пойти одной.
– Ой ли?
– Павка, я дала слово! – сказала она с отчаянием.
– За другое тревожусь. Ты не говоришь, что стряслось,
но я чую беду. Вдруг с тобой что, как я узнаю?
Она заколебалась. Лицо Павки вытянулось, в глазах
проскакивали искорки страха. Она знала, что он веселится под звон мечей, даже
раненый не уходит с боя, а рвется в самую гущу, а сейчас либо страшится за ее
судьбу, либо… знает что-то больше ее.
– Я вернусь скоро, – ответила она наконец. –
Если же нет…
Он хлопнул по рукояти меча:
– Тогда горе тем, кто попадется навстречу.
Ольха грустно улыбнулась, уже забыла, что Павка из русов,
взбежала по ступенькам крыльца. Дверь распахнулась. Вырвалось облако запахов
жареного мяса, гречневой каши на масле и хмельного меда, а вместе с ним с
рычанием вывалились два дюжих мужика. Вцепившись друг в друга, катились по
ступенькам. Ольха опасливо переступила порог.
Народу в корчме было на удивление. По одежде судя, все
подорожние, проезжие. Их отличает, как давно убедилась Ольха, особая
добротность, сдержанная уверенность, ибо слабые и робкие сидят дома. Студена,
сколько ни осматривала плохо освещенное помещение, не увидела. Проглядеть не
могла, знатного боярина узнают и со спины.
На нее начали оглядываться, и она пошла под стеной, потому
что в комнаты для постояльцев можно было пройти только мимо кухни. Тут же,
выпустив облако пара, словно там стирают, а не готовят еду, отворилась дверь,
на пороге появился сгорбленный худой человек в ермолке и с черными прядями
волос у висков. Хазарин, поняла Ольха, а то и сам иудей. Она так привыкла, что
постоялые дворы держат немолодые здоровяки, накопившие деньжат на службе князя
или награбившие в дальних походах, что сперва даже не поверила, что он и есть
хозяин, такой худой и нераскормленный. Правда, за его спиной маячили два
молодых гиганта, рубили мясо, но тем более чудно, как ухитряется держать их в
руках. Ведь ничего не стоит зарубить и его как теленка, а постоялый двор
забрать.
Боятся закона русов, вспомнила она Олега. Закона, за спиной
которого блещут острые мечи.
– Что ты хочешь, красивая женщина? – спросил
хозяин. Ермолка была вышита странными знаками и символами, которые Ольхе
показались знакомыми. – Пообедать или остановиться на ночь?
Уже почти все в корчме перестали жевать, уставились на
неожиданную гостью с откровенным любопытством.
– Ни то ни другое, – ответила она сдавленным
голосом. – Здесь должен был остановиться… ненадолго воевода Студен. Я
хотела бы его видеть.
Хозяин окинул ее быстрым цепким взглядом. Глаза его были
черные, как переспевшие ягоды терна, седые брови срослись на переносице.
Длинный вислый нос почти касался верхней губы, придавая лицу унылое выражение.
– Не в моих правилах беспокоить гостей, – сказал
он наконец.
Ольха вскрикнула:
– Мне нужно видеть его срочно!
Он развел руками, улыбнулся, показывая, что еще не закончил,
повторил терпеливо:
– Да, не в моих правилах… Так можно растерять всех
гостей. Но ты, как я вижу по осанке и одежке, из знатных. Да и вряд ли воевода,
как бы ни был занят, откажется, если к нему зайдет такая молодая и ослепительно
красивая женщина.
– Благодарствую, – пробормотала Ольха.
Он оглянулся, негромко свистнул. Из кухни высунулся широкий
в плечах парень. Капли пота едва не шипели, испаряясь, на его красной
распаренной роже.
– Чего?
– Покажи этой женщине… красивой женщине, – он
поклонился в сторону Ольхи, – комнату воеводы Студена.
Ольха сказала торопливо:
– Я сама. Только скажите, где она.
– Пусть покажет, – сказал хозяин потвердевшим
голосом. – Незачем тыкаться в кладовки, чуланы… или другие комнаты.
Парень выдвинулся такой рослый, что Ольхе пришлось
запрокидывать голову, если бы пришло в голову его рассматривать. От него
пахнуло печеным гусем с чесноком и луком. Он пыхтел, с наслаждением вдохнул
воздух корчмы, прохладный в сравнении с тем, что было на кухне у кипящих
котлов.
Ольха тихонько поднялась по шатким ступенькам. Парень не
торопился, вздыхал, вытирал пот, дышал шумно, наполняя помещение густым убойным
запахом старого чеснока со старым же салом.
