Он бросил мрачный взгляд на Ольху. Та смотрела прямо перед
собой. Она-то знала, из-за чего Ингвар так разъярился. Ее едва-едва не убили!
Ускользнула бы из-под его власти. Какой удар по ранимому мужскому самолюбию!
Кони неслись без понукания, как выпущенные сильной рукой
стрелы. Под копытами мелькали пятна крови, на обочине то и дело попадались
трупы – уже раздетые, а то и с выклеванными глазами. Вороны, объевшись человеческого
мяса, отяжелели так, что лишь отодвигались к краю дороги, но не взлетали из-под
копыт.
Рудый начал придерживать коня:
– Ингвар! Ольха!
– Что ты хочешь? – закричал Ингвар.
– Я заскочу по дороге к Асмунду. Боюсь, как бы старого
медведя не взяли сонного!
Ингвар мучительно огляделся по сторонам, избегая смотреть на
Ольху. Спросил с натугой:
– Мы тоже заедем? Тебе одному опасно.
Рудый захохотал, обнажая острые, как у волка, зубы:
– С вами опаснее! До встречи в твоей крепости.
Он стегнул коня и унесся по боковой дороге, а Ингвар, как
заметила Ольха, вздохнул облегченно. Конь под ним рванулся вперед,
распластавшись в скачке, как стриж в полете над землей.
И снова всюду лежали убитые, поруганные, раздетые донага, а
черные как ночь вороны даже не взлетали, а, как крысы, переходили от трупа к
трупу.
Ольха вспомнила рассказ стариков о страшном времени раздора.
Его прервал только приход варягов. Тогда вороны нажирались одними глазами
человеческими, но и тогда объедались так, что ходили по земле, растопырив крылья,
толстые, как разжиревшие крысы. Варяги прекратили рознь между славянскими
племенами, но своими бесчинствами так восстановили их же, что те в едином
порыве выступили и сбросили их обратно в море. И на радостях в племенах
начались торжества, снова передрались род на род, племя на племя, и пошла
брань, полилась кровь, и снова вороны разжирели. Поговаривают, что русов вроде
бы пригласили сами славяне, что отчаялись прекратить раздоры. Брехня, наверное.
Конечно, всегда найдется в племени выродок, что и Змея Горыныча готов
пригласить на княжение, но чтобы пригласили целые племена?
Влад, что скакал впереди, замахал рукой. Конь под ним уперся
в землю всеми четырьмя, останавливаясь на полном скаку.
– Назад! – закричал Боян. – Их слишком много!
Он поднял коня на дыбы, развернулся. Ингвар ухватил коня
Ольхи за узду, удержал. Влад уже мчался навстречу.
– Кто там? – крикнул Ингвар.
– Какая разница, – крикнул Влад зло.
Они повернули коней, понеслись по дороге влево. Это же в
другую сторону, подумала Ольха тревожно. Но Влад прав. В самом деле, какая
разница, чья толпа движется на город, потрясая топорами и рогатинами. И поляне,
и меря, и хатники не прочь пограбить, пожечь, порубить чужое.
Дорога гремела под копытами. Теперь вперед вырвался Окунь,
на лице была готовность принять все удары на себя. Влад остался позади, все
оглядывался.
Они уже достигли кромки леса, когда дорога сзади почернела
от неопрятной толпы. Завидев убегающих всадников, там замахали над головами
рогатинами, палицами, топорами, но догонять никто не стал, верховых там было
мало, русы отобьются без труда, и группа беглецов без помех втянулась под
густые ветви деревьев.
Сразу потемнело. Ольха вспомнила, что день клонится к концу.
А в темном лесу ночь наступает рано. Окунь, громко уверяя, что знает здешние
места как пескарь свою норку, поехал впереди, завел в дебри, пришлось спешиться
и вести коней в поводу.
Темнело быстро. Ингвар раздраженно вертел головой:
– Ну ты и завел… Признавайся, кому служишь?
Ольха напряглась, но Окунь только обиженно дернул плечом.
Лицо Бояна оставалось прежним, и Ольха с облегчением поняла, что Ингвар шутит,
и с еще большим облегчением – что Окунь так и понял, не мог понять иначе, ибо
боевое братство уже переросло узы племенного родства. Соратник у них стоит ближе,
чем сородич.
Влад отыскал удобную широкую поляну. Стреножили коней,
собрали сушняк на костер. Ольха забеспокоилась:
– Огонь увидят издалека… Не опасно?
– Все на свете опасно, – буркнул Ингвар. – Но
кто в ночи придет проверять?
Боян накинул заботливо отцу на плечи шкуру, ухитрился не
потерять при скачке, усадил ближе к огню. Старательно выбирал для отца самые
мягкие части утки. Это когда-то Молот любые кости перегрызал, как волк, теперь
и хлебные корки оставляет другим, а сам норовит выковыривать мякиш. Ноги отца
Боян укутал своим вязаным свитером, оставшись голым до пояса.
Ольха бросала в его сторону удивленные взгляды. Павка подсел
рядом, протянул руки к языкам пламени. На левой стороне лба расплывался
огромный кровоподтек, но глаза были веселые.
– Ушли!.. Я думал, нам перекроют все дороги. Нет,
славяне не умеют воевать!
– А вы умеете, – ощетинилась она. – С вашими
дикими обычаями… вымрете скоро. Туда вам и дорога.
Она поймала понимающий взгляд Влада. Да и два его
дружинника, тоже славяне, явно не одобряют поступок Бояна. И то, что Ингвар не
вмешается, не велит оставить беспомощного старца в лесу.
Павка широко распахнул глаза, не понимая, потом оглянулся на
Бояна:
– А, это ты про его хрычуна?
– Да.
– Ясно, княгиня… У вас, я ж забыл, стариков либо убивают,
либо уводят в лес, чтобы их там убили звери. Верно?
– Не всегда, – отрезала она. – Только в
голодный час. Но и в хлебное время, когда встанет выбор: спасать стариков или
детей. Это ж понятно, кого спасать!
– Конечно, понятно, – согласился Павка. –
Стариков, ясное дело.
Она отпрянула, будто поднес ей к носу горящую головню.
– Почему? Что вы за народ?
– Когда-то и мы спасали детей, а стариков
убивали, – ответил Павка. – Так говорят волхвы. Это было во времена
не то фараонов… не спрашивай, думаешь, я знаю, кто это такие?.. не то гелонов.
Словом, мы тоже были звери, тут гордиться нечем. Когда надо выжить, в первую
очередь спасаешь детенышей. О стариках начинаешь заботиться, когда… ну, когда
становишься добрее.
– Добрее? – воскликнула Ольха в изумлении. На нее
оглянулся Ингвар, он замечал каждое ее движение, и Ольха понизила голос: – Это
вы-то, русы, добрее?
– Княгиня, – сказал Павка, – что есть
ребенок? У Бояна их будет как листьев на дереве. А вот отец у него один.
Другого нет и быть не может. Да и тот скоро уйдет… Я бы тоже, будь мой отец
жив! Это жену можно найти другую, детей наплодить еще и еще, а отцу даже своих
годов добавить не дано богами. А как бы хотелось!
Ольха с удивлением учуяла глубокую печаль в голосе всегда
веселого и беспечного дружинника. На миг он, сильный и уверенный, показался
мальчишкой, который жаждет прижаться щекой к ладони всесильного и все умеющего
отца.
