– Кто такие будете?
Ингвар ответил мертвым от усталости голосом:
– Если и ты, Мизгирь, меня не признаешь… то кто
признает еще?
Мужик, которого Ингвар назвал Мизгирем, подошел ближе,
всмотрелся в измученное лицо воеводы, зачем-то потыкал в него пальцем. Вдруг
обнял, сдавил в объятиях с такой мощью, что даже Ольха с высоты седла услышала
хруст костей и скрежет сминаемого доспеха. Ингвар, морщась, высвободился, а
Мизгирь захохотал неожиданно гулким басом:
– Так ты живой!
– Как видишь, – ответил Ингвар.
– Боги! А нам сказали, что тебя убили.
Он снова обнял, похлопал по плечам, пощупал, оглянулся на
Бояна, Ольху:
– А эти… они тоже живые?
– Все живые, – заверил Ингвар уже потеплевшим
голосом.
Мизгирь покосился на престарелого Молота:
– Гм… ну, все не все, а что ты цел, это здорово.
Боян взял под уздцы коней отца и Ольхи, повел следом за
Ингваром и Мизгирем. В воротах навстречу выбежал Влад, с ним были Окунь и два
дружинника, которые всегда держались с Владом. Все целые, невредимые.
Влад сделал движение обнять Ингвара, но, похоже,
постеснялся. Он, как заметила Ольха, всегда был сдержанный в словах и
движениях. Только сказал с веселой издевкой:
– Ты знаешь, за чем я их застал?
– Ну-ну.
– Краду по тебе справляли!.. Кто-то сказал, что тебя в
Киеве убили. Вот тут и устроили поминки твоей душе с горя.
– Или от радости, – буркнул Ингвар.
Влад оскорбился:
– Плохо ты о своих людях думаешь!
А Мизгирь, от которого несло, как из винной бочки, сказал
восторженно:
– А какую, в самом деле, краду справили! Какую тризну
закатили! Три дня пьяные рачки ползали! Нет, зря ты не был на такой краде!
Ингвар усмехнулся. Мизгирь не понимает спьяну, что мелет.
– Еще буду.
Мизгирь наконец смутился:
– Ой, воевода… Живи сто лет! Просто никого так не
провожали к Ящеру… гм, в вирий. А воевода Оглобень, брат Студена, такую речь
сказал, что все рты раскрыли. Никогда он не говорил так долго и красиво!
Ингвар кивнул:
– Верю. Он наверняка готовился сказать ее всю весну и
лето.
Дружинники посерьезнели, уловили недосказанное. Ингвар
оглянулся, проследил, как к Ольхе подбежали девки, увели мыть и менять одежку.
Боян снял отца с коня, понес на руках в терем. Вокруг Ингвара толпились
дружинники и челядины, приветствовали, тут же требовали указаний.
Ингвар, оглядываясь на распахнутые ворота, как затравленный
волк, распорядился резко:
– Запереть! Выставить стражу у подъемного моста! На
башнях менять дозорных чаще, дабы не заснули!
– Ожидаешь приступ? – спросил Мизгирь
встревоженно.
– А как же? – огрызнулся Ингвар. – Ты бы не
пошел?
Мизгирь почесал голову, побежал, переваливаясь с боку на
бок, как сытая утка. Воздух был пропитан запахами дыма, гари. По приказу
Мизгиря, а то и подоспевшего Влада спешно жгли траву и кусты. Ингвар разглядел
белые затесанные колья в двух сотнях шагов от его крепости. Кто-то разметил,
чтобы на этом расстоянии не осталось ни кустика чертополоха, ни глубокой ямы.
Из окрестных весей в кремль Ингвара спешно свозили на
телегах зерно, муку, мясо, птицу, гнали скот. Ингвар ждал приступа, по ночам
удваивал стражу. Склонялся с наступлением темноты в охрану назначать только
русов, но после долгих колебаний решил не рисковать расколом. В дружине уже нет
различий между русами и витязями из местных племен. Это видели все, чувствовали
на себе. Ингвару намекнули с обидой, что новое дружинное братство для его
воинов выше племенных и кровных уз.
Осады не было, но к его кремлю нередко подъезжали всадники,
грозились, орали, размахивали оружием. Потом надолго исчезали, и жизнь за
стенами крепости тянулась в тревожном ожидании, как разогретая на солнце живица
за вылезающим из нее жуком-рогачом.
Зверята и другие поляне, что оставались верны Ингвару,
иногда надолго уходили. Ольха подумывала, что не вернутся, но возвращались все,
даже Ряска, сестра Зверяты, которая раньше любила поговорить о
захватчиках-русах.
– А что хорошего, – буркнула она однажды на вопрос
Ольхи, – ну, посадили они на место Олега своего князька…
– Они?
– Они, – подтвердила Ряска, даже не понимая, что
отгораживается от своих соплеменников, – этого… Студислава, младшего брата
Студена. Он дальняя родня бывшему князю… Ну, тому самому, который был до
прихода Аскольда и Дира. Что-то такое дохлое, среднее между мокрой вороной и
старым сомом. Уже и по имени того князя не помнят. Но сейчас, когда в Киеве
разгромили все винные подвалы, им надо посадить на престол именно потомка
старых киевских князей из рода полян. Тьфу!.. Вольности старые им подавай. А
вольности в их разумении – хватай что плохо лежит, бей слабого и чтоб никто не
смел противиться!.. Да разве ж такие вольности мыслимы?
Еще через неделю ночные дозорные увидели багровое зарево
пожара. Горела восточная часть Киева. Потом огонь перекинулся в середину города.
Ветра почти не было. Ингвар ждал, что пожар в конце концов потушат, но тот
разгорался беспрепятственно, охватил весь город.
Ольха на черно-багровое облако смотрела с ужасом. Огромный
город, к разукрашенным теремам и красоте которого все еще не могла привыкнуть,
погибает на глазах. И почему-то его не спасают.
Зверята сказала горько:
– А кому спасать? Там все друг другу в глотки
вцепились.
– А что делят?
– Как что? Каждый хочет править. Пусть не Новой Русью,
ее теперь не будет, а хотя бы здешними полянами. Отыскались потомки еще более
древних князей, новые вожди, а соседние племена норовят оттяпать часть земель…
Правда, и поляне уже посылали свои отряды на захват земель типичей и тишковцев.
Ольха не поверила:
– Поляне?.. Когда у них самих такое?
Еще видели бредущих по дальней дороге погорельцев. Судя по
их виду, Киев выгорел весь. Спасшиеся от огня разбредаются по окрестным весям,
уходят в леса, спешно роют землянки на месте своих домов, копаются в пепелище,
растаскивают обгорелые остатки скарба…
Ольха с Ингваром почти не виделись. Он, похоже, избегал ее,
как лесного пожара. Она настойчиво напоминала себе, что ему не до пленницы,
навязанной в невесты. Надо крепить оборону, выжидать за стенами, не зная, чем
кончится внезапная смута, мятеж и раздоры. Если подойдут с кордонов Новой Руси
дружины русов, быть резне, затяжным боям. Славян как листьев в лесу, на каждого
руса придется не по сто воинов, как полагал Олег Вещий, а по тысяче!
