Ночной ветер раскачивал клен, ветви царапали по стене.
Когда-то такой скребущий звук успокаивал – дома тоже растет почти подобный
исполинский клен, – но сейчас она поймала себя на том, что постоянно
прислушивается, вздрагивает, когда страшная рогатая тень от веток пробегает по
стене.
Огонек светильника подрагивал, и огромные угловатые тени
прыгали со стены на стену, страшно и грозяще изламываясь на стыках. Воздух
жаркий, несмотря на открытые окна…
Шорох от окна заставил сжаться в страхе. Прислушалась: все
тихо, начала успокаиваться, как вдруг там что-то треснуло и в распахнутые
створки прыгнул человек.
Одним движением он загасил светильник, и, когда повернулся к
ней, Ольха увидела только угольно-черный силуэт на фоне окна. Он прыгнул прямо
на ложе. Ольха успела податься в сторону. Судя по проклятию, он больно ударился
о твердый край ложа коленями.
Ольха скатилась на пол, цепкие пальцы ухватили ее за ночное
платье. Она молча ударила обеими ногами. Чувствовала, что попала в плечо или
грудь. Ощущение было таким, будто саданула ногами в каменную стену, но хватка
на платье ослабела.
Она подхватилась на ноги, бросилась к двери. В последний
момент человек прыгнул, снова ухватил ее за край платья. Ольха с размаха
ударилась об пол. Человек подтянул ее ближе, привстал и навалился сверху.
– Пусти, – процедила она сквозь зубы. – Тебе
несдобровать…
– Это завтра… – пропыхтел нападавший. – Зато
сегодня…
От него сильно пахло брагой, питьем простого дружинника.
Впрочем, знатные воеводы тоже часто садились за стол вместе с простыми воинами.
– От… пус… ти…
– Еще чего? Сперва…
Он прижимал ее к полу, навалившись со спины, одной рукой
пытался задрать ей подол. Ольха сопротивлялась, как могла. Он пыхтел, от него
все сильнее несло крепким потом и брагой. Изловчившись, она достала его зубами.
Он взвыл от боли, с силой ударил ее по голове. У нее зазвенело в ушах, в глазах
заблистали звездочки. Ноги и руки подломились, она под его весом упала на пол,
дыхание из груди выскочило со всхлипом.
– То-то, – прорычал он, – баба…
Наконец заголил ей зад, но едва приподнялся, освобождаясь от
портков, как она, не чувствуя давящего веса, извернулась и, лежа на боку,
отчаянно забарахталась, поймала снова его руку. И так вцепилась зубами, что
хрустнул палец.
– Ах ты…
Он ударил ее уже не открытой ладонью, а кулаком. Ольха
дернула головой в сторону, ощутив по движению его тела, что он замыслил, и
кулак только задел ее, но снова вспыхнули искры, будто в догорающий костер
швырнули камень, а он крепко выругался, когда кулак с треском достал дубовый
пол.
– Отпус… ти, – прохрипела она. – Кто бы ты ни
был… тебе смерть…
– Это завтра, – ответил он люто, – а тебе –
сегодня.
Он ударил ее снова, еще и еще. Ольха ощутила, как
надвигается тьма. В полузабытьи ее руки расслабились, голова упала на пол. Распаленный
похотью, нападающий попробовал снова задрать подол, но она прижала платье своим
весом, и он тогда рванул за вырез платья, разорвал до пояса, хрюкнул от
удовольствия, видя в лунном свете ее наготу, быстро дрожащими руками сорвал
остатки платья.
Ольха уже приходила в себя, ударила ногой, промахнулась, он
навалился, она ударила локтем, попала в лицо. Тот взревел, с размаха ударил по
лицу. Она ударилась затылком, в глазах померкло.
Ноги сами несли его через покои. Когда проходил мимо
лестницы, снизу донеслись пьяные выкрики. Люди есть люди. Хоть война, хоть
покой, они не отказываются от даровой выпивки, соленой шутки, сдобных девок.
Даже усталость куда девается, когда садятся за стол с медовухой и брагой!
Он прошел по коридору, стражей на поверхе нет, гуляют
подлецы, невзирая на его строжайший приказ. Жадным взором окинул дверь ее
комнаты. Показалось, что ноздри улавливают щемящий запах лесных трав. Так
всегда пахли ее волосы. Даже после того, как ее купали в Киеве, а затем Зверята
в его тереме. Все равно она сохранила свой аромат нежных лесных трав.
Он приготовился опуститься возле двери под стеной, как вдруг
до слуха донеслись глухие звуки. Словно бы древлянка во сне упала с ложа и
пыталась, не просыпаясь, вскарабкаться обратно.
Встревоженный, он прислушался. Нет, похоже на звуки борьбы.
Но с кем она может бороться? Или какая-то хитрая ловушка для него? Но зачем?
Он потянул дверь за ручку. Заперто. Заперто с той стороны!
Горячая волна крови ударила в голову с такой силой, что в глазах застлало
красным. В ушах загремел шум морского прибоя, который рушит прибрежные скалы.
Даже если это ловушка для него… но вдруг древлянка в самом деле в опасности?
Не отдавая себе отчета, что делает, он отступил на шаг,
ударил плечом в дверь. Та дрогнула, устояла. Но теперь звуки борьбы стали
яснее. Ему показалось, что услышал голос Ольхи.
Во внезапном страхе он разогнался, ударился в дверь со всей
мочи. Створка слетела с петель, он грохнулся вместе с нею на пол, вскрикнул от
боли. Дыхание вышибло, он лежал на выбитой двери и хватал воздух широко
открытым ртом.
И в слабом свете из коридора увидел ужасную картину. Кровь
замерзла в его жилах. В распахнутом настежь окне мелькнула темная фигура,
кто-то убегал, а на полу лежало растерзанное белое женское тело. Ольха не
шевелилась, на ее лице была кровь, темная струйка вытекала изо рта. Руки были
разбросаны в стороны, как и ноги.
– Ольха!
Он кинулся к ней с безумным криком. Всхлипывая, не сознавая,
что делает, упал перед ней на колени, ухватил в объятия и колыхал у груди, как
малого ребенка. В слабом свете ее губы были совсем черными, толстыми. Из нижней
губы сочилась кровь.
– Ольха!.. Ольха, не умирай! Я тоже не буду… я тоже не
смогу!
Она застонала и открыла глаза. Они были огромными, зрачки
расширенными, как у ведьмы. Он дрожал от страха и ярости, прижимал ее к груди,
даже не замечая ее наготы, всхлипывал:
– Ты ранена? Как ты себя чувствуешь? Что он сделал?.. Я
уничтожу его…
– Ингвар… – прошептала она.
– Кто это был?
– Не… разглядела.
– Что он сделал? – допытывался он в диком страхе,
а в голове билось ужасное: только бы не это, только бы не это. Славянки
чересчур берегут свою невинность. Когда его воины, захватив какую по дороге,
тешили плоть и отпускали, девки сразу бросались в реку, топились. А эта самая
гордая из всех, она не сможет жить обесчещенной, как она считает.
– Он… обидел тебя?
Она слабо качнула головой. Голос ее был слабым, слова из
разбитых губ выходили исковерканными:
– Не так, как ты думаешь…
– Но… ты была без памяти!
