– Ольха, – выдохнул Ингвар в изумлении.
Из щели булатной полуличины на него глянули пронзительные
серые глаза. Но даже через узкую щель Ингвар видел, что один глаз заплыл, на
щеке, как огонь, пламенела кровавая ссадина.
– Если не очень против, – сказала Ольха, – то
я оделась в то, что висело на ближайшей стене.
– Ольха, – промолвил он в великом изумлении, –
ты могла выбрать и лучшее…
– Разве не это лучшее?
– Я имел в виду более дорогое. Ну, с драгоценными
камнями. Это оружие для воина, а княгиня должна быть в серебре и злате.
Ее серые глаза зло блеснули.
– А также быть дородной и выступать аки пава. Не
получится лебедушки из такой, как я, змеи! К тому же собираюсь драться. Если
сюда ворвутся, то убьют и меня. Или свяжут для продажи в жаркие страны.
Он все еще не мог оторвать от нее глаз, забыв про грохот
тарана в ворота, крики и лязг железа на стенах. Твердо сказал себе, что не
ввяжется в спор, что перед ним та женщина, за которую жаждет умереть, но в это
время за стенами крепости раздался гнусавый зов трубы. Сразу же лязг железа
стал стихать, а люди на стенах перестали бросать камни, только грозились
кулаками, что-то орали обидное.
К ним сбежал со стены Рудый, с разбега обнял за плечи. Глаза
были счастливые.
– Отбили! Вот уж не думал!
– Ты ж сказал, – бросил Ингвар недовольно, –
что возьмут приступом.
– Я сказал, что возьмут с третьего раза, – возразил
Рудый. – Здесь все делается с трех раз. Народ такой.
– Да? А когда будет третий?
– Сразу после второго, – объяснил Рудый. –
Сейчас посовещаются, переведут дух, придумают, как ударить лучше… Это займет их
до обеда. А к вечеру будет и третий.
– Даже до следующего утра не отложат?
– А что откладывать? У них сил намного больше. Ольха, я
многих женщин видывал в ратном доспехе, но такой прекрасной… Нет, не
приходилось! Если передумаешь выходить за Ингвара, иди за меня.
Ингвар нахмурился:
– Ах ты, старый конь…
– Даже старый конь, – сказал Рудый
наставительно, – молодую траву ищет! Подумай, Ольха.
Ольха засмеялась, слова воеводы ласкали слух.
– Я думаю, ты всем женщинам такое говоришь.
– Боже упаси, – испугался Рудый. – Только
тем, кто наверняка откажет. Например, если бы видела, как я уговаривал идти за
себя Гульчу! Ну, ту самую миссионерку… Она никого, кроме Олега, вообще не
видела. Но ты в самом деле как будто вышла из сказки!
Ольха потрогала распухшие губы. Рудый вроде бы не замечает,
тарахтит как черт по коробке. Наверное, решил, что это Ингвар ее побил.
Ингвар отвел Рудого в сторонку, что-то говорил, бросая
взгляды на Ольху. Лицо Рудого стало серьезным. Ольха слышала, как он
переспросил:
– На правой? Это будет не просто.
– Почему? У всех осмотрим…
– После такого боя у любого могут оказаться пальцы
поцарапанными, побитыми. Что-нибудь еще приметное есть?
– Да вроде бы нет.
– Постой, – сказал Рудый внезапно. – Помнишь,
ты сказал, что в тебя кто-то стрелял?
– Ну.
– Хорошо, что рассказал. Это может оказаться тот же
человек. Тогда нужно проверить только тех, кто бежал с тобой из Киева. У тебя
толпа была поменьше?
Ингвар нахмурился. В прошлый раз удалось бы узнать убийцу по
ссадинам и синякам, которые сам оставил на нем, но на его крик гридни бежали в
потемках, расцарапались, набили синяки и шишки… Но если и сейчас расцарапанным
окажется один из тех, кто прибежал тогда, то это будет чересчур уж совпадение!
– Добро, – сказал он. – Начнем сейчас?
– Лучше за обедом, – посоветовал Рудый. – В
правой руке держат не только меч, но и ложку. Тут и зацапаем!
Дверь поварни выпустила облако пахучего пара. Сгибаясь под
тяжестью, двое дюжих мужиков вынесли на толстой оглобле огромный котел. Оттуда
поднимался мощный мясной дух. Следом бежали бабы и дети с ковшиками, большими
чашками. Поставив котел посреди двора, повар черпаком разливал мясную похлебку,
а добровольные помощники спешно разносили обед прямо на стены, к воротам. Рудый
перехватил мальца, отобрал чашку, с удовольствием отхлебнул:
– Молодцы… Мясо порезали мелко, в каждую чашку попадет.
Но нам искать придется дольше.
Ингвар скрипнул зубами:
– Найдем! А когда найдем…
В его голосе была такая ярость, на краю сумасшествия, что
Рудый покачал головой, поинтересовался почти весело:
– Тогда что?
– Своими руками раздеру мерзавца.
– Даже не отдашь заплечных дел умельцу?
– Сам, – повторил Ингвар яростно, не замечая хитро
прищуренных глаз Рудого. – Меня оскорбил, я и отомщу!
– Да, – согласился Рудый, – когда кто-то
посягает на наши вещи, наш скот или наших коней – это не просто воровство, это
оскорбление.
Ингвар стиснул челюсти. Рудый понимает слишком много. И
каждым словом ставит ловушку. В самом деле, чуть-чуть не выпалил в ответ, что
Ольха для него не вещь и не домашний скот, что за нее готов отдать жизнь… Но и
тогда Рудый посмеется, мол, за вещи тоже отдают жизни, как и за скот! Пришлось
бы сказать все, а что может сказать, если сам только чувствует, как умный пес,
а выговорить не может? Даже себе!
Со стены предостерегающе крикнул дозорный. Зашевелились
лучники, вытаскивали из поясных сумок мотки тетивы, набрасывали на крутые рога
луков. Дети из кузницы бегом понесли им пучки стрел с еще горячими
наконечниками.
– Придется малость погодить, – сказал Рудый
сочувствующе.
– Эх…
– Иди на стену, – сказал Рудый строго.
На стене Ингвар спешно обошел дружинников и весян, следил,
чтобы хватало камней, были бочки с горячей смолой или хотя бы песком. Почти все
погорельцы, кроме грудных детей и немощных, заняли места на стенах. Даже бабы
встали у бочек со смолой, а где не было смолы – кипятили воду. Молодые женщины
срезали длинные косы, ими Рудый заменил истертые ремни на баллистах.
Нападающие расположились на короткий отдых едва ли не под
стенами, только чтоб стрела не долетела, и Рудый воспользовался. С девичьими
косами вместо ремней он так изогнул метательную балку баллисты, что крепкое
дерево трещало, вот-вот сломится.
Погорельцы смотрели раскрыв рты. Рудый, сам волнуясь,
выдернул втулку, и огромная деревянная рука освобожденно разогнулась. Оставляя
дымный след и сноп искр, бочка с горючей смесью перелетела через стену и
понеслась к вражескому стану.
