– Кипящую смолу? – выдохнул кто-то.
– Ровно Змей Горыныч пролетел!
– Огнем дышащий…
Ингвар наблюдал с сильно бьющимся сердцем. Это была не
кипящая смола, а греческий огонь, которым хитрые ромеи ухитрялись наносить урон
на суше и на море. Особенно на море, забрасывая вот так корабли врага. Когда
начинался пожар, становилось не до боя, оставалось только прыгать за борт…
Бочка грохнулась на дальнем конце стана. Рудый не видел, он
судорожно ставил другую, спешил, трое дюжих мужиков крутили ворот, снятый с
колодезя, оттуда и на веревке воду достанут, а Ингвар с восторгом наблюдал со
стены, как в стане врага заметались вооруженные и невооруженные люди, с криками
боли и страха пытались стряхнуть с тела брызги горючей смеси, а та уже не
стряхнется, проест мясо до костей, загорелся единственный шатер, запылала
телега, а лошадь в страхе понесла, топча людей…
– Что застыл? – заорал снизу Рудый яростно. –
Быстрее! У нас уже готово!
– Наклони на палец, – крикнул Ингвар.
Рудый поправил наклон, вторая бочка пронеслась с тем же
угольно-черным следом дыма и красными искрами, с треском бухнула прямо в
середину стана, больше похожего на развороченный муравейник.
– В яблочко! – заорал Ингвар.
Рудый, еще только бочонок с горючей смесью взвился в воздух,
уже торопливо установил следующий. Помогал крутить ворот, тяги дрожали от
натуги. Услышав вопль Ингвара, выдернул втулку, третий бочонок как страшная
горящая звезда понесся в стан врага.
Ингвар подпрыгнул от восторга. Бочка ударила намного левее,
но народ уже разбегался в панике, бросая оружие, пытаясь загасить на себе
одежду. Горючая смесь от удара оземь разбрызгивалась огненными каплями,
поджигая тряпье, дерево, даже землю. Когда пахнул ветер в эту сторону, Ингвар
уловил и страшный запах горящего мяса.
Рудый приладил четвертый бочонок. Ингвар запрещающе помахал
рукой, поднял большой палец кверху.
– Что там? – крикнул Рудый.
– Бегут к лесу!.. Боян, быстро открывай ворота,
соберите все, что те дурни бросили.
Рудый вытер пот со лба. Рубашка на нем была мокрая, в копоти
от горящей смеси. Он отплевывался темными комками, на черном как уголь лице
блестели глаза и зубы.
– Любо глядеть, как бегут эти зайцы… ха-ха!.. как мы
сами бегали от ромейских баллист.
– Это ты бегал, – возразил Ингвар. – А я не
бегал! Я на ладье был.
– Ага, плавал, – уличил Рудый.
– Было дело. Едва до берега добрался… Да побыстрее там,
лодыри!
Он грозился кому-то кулаком по ту сторону стены. Рудый с
наслаждением наклонился над бочкой с водой, плескался, как большой
расшалившийся сом, фыркал по-жеребячьи, ухал, разбрасывал сверкающие брызги во
все стороны.
Девки принесли полотенца. Он утирался, весело скалил зубы,
уже помолодевший, чистый.
– Как тебе воинские уловки?
Ольха едва смогла выговорить:
– Я сама обмерла… Клянусь! Да и погорельцы испужались.
Вон до сих пор трясутся. Только вам, русам, да еще дружинникам как с гусей
вода. Откуда у вас такое?
– Из Царьграда. На своей шкуре испытали, потому ценим.
От ромеев привезли самую малость, а из местного зелья волхвы готовят плохо,
только переводят серебро и злато.
В ворота из поля вбежали гогочущие дружинники. В руках несли
охапки копий, мечи, щиты, брошенную утварь. Боян ухитрился поймать чужого коня,
красивую белую лошадь в дорогой сбруе, прибежал с торжеством, таща ее в поводу.
Ингвар торопливо сбегал по мосткам. Рудый скалил зубы. Боян
крикнул весело, не дав открыть рот ни Рудому, ни Ингвару:
– На таком коне только анпираторам ездить!.. Ольха, это
ж только для тебя!
Лошадь заржала, увидев Ольху, подошла и, даже не обнюхивая,
потерлась мордой. Ольха обхватила ее голову обеими руками:
– Жароглазка!.. Ты все-таки вернулась!
Пока они нацеловывались, а Ингвар смотрел с завистью, Боян
объяснил довольно:
– Бежали до самого леса!.. Правда, когда мы начали
собирать зброю, то из ельника вышли какие-то, грозились мечами, но их набралось
всего с дюжину… Я думаю, ворог приступает всеми силами, в запасе ни души.
– А та дюжина? – спросил Рудый.
– Воеводы. Больно дородные, как у славян принято… У них
чем толще, тем знатнее. И рукава до колен. По-ихнему значит, черной работы
гнушаются. Только когда жрать садятся, им рукава закатывают! И ремни
расстегивают. Говорят, у них особая чернь для этого заведена. Расстегальщики
ремней зовутся.
Ольха, обнимая Жароглазку, повела в конюшню. Боян изгаляется
над обычаями славян, но она на этот раз почему-то не ощетинилась, не бросилась
в спор. В самом деле, нелепо выглядят мужики с рукавами в сажень. А русы с
закатанными выше локтя рукавами, по делу или без дела, сразу кажутся злыми и
сильными, готовыми к бою и работе.
Ингвар посмотрел вслед, сказал тихо:
– Здорово пощипали!.. Думаю, сегодня на приступ больше
не пойдут.
Рудый прищурился:
– Думаешь или надеешься?
– Надеюсь, – признался Ингвар.
– Я тоже. Но думаю, да и ты думаешь, что сегодня же
пойдут в третий раз. Это будет… это будет бой!
Только бы отложили до завтра, беззвучно молил Ингвар. Всего
лишь до завтра! Если бы боги напустили ночь, послали жуткий ливень, снег или
бурю, вроде той, что однажды разметала могучий флот Аскольда и Дира, не дала
захватить Царьград.
Не ради спасения даже! А чтобы с приходом ночи снова пришел
к ней, древлянке, лег к ней на ложе. На этот раз скажет все, что у него на
сердце раскаленным камнем. Хотя бы потому, что завтра у них может не быть.
Нет, не потому. Слишком долго он откладывал слова, которые
рвались наружу. А сейчас если не скажет, то взорвут его, как закупоренную
баклажку с забродившим квасом, разметают по стенам окровавленные ошметки!
Он видел, как молодые девки и бабы спешно перевязывали
раненых, таскали еду и питье прямо на стены. Он сам распорядился еду не жалеть.
Голодных быть не должно. Все равно это бой последний…
Из холодных подполов выкатывали бочки с квасом, детвора
разносила в ковшиках вартовым, поднималась на стены к дозорным. Пользуясь
передышкой, из поварни выволокли в огромных кастрюлях борщ, разливали в большие
чашки. Погорельцы, сами вечно голодные, все же сперва несли тем, кто не мог
отлучиться со стен.
Рудый, помолодевший, как ящерица, поджарый и быстрый,
ухитрялся бывать сразу во всех концах крепости. Глаза блестели уже не
хитростью, а удалью. И без того высокий, сейчас стал будто еще выше, а тугие,
как канаты, мышцы выступали под взмокшей рубашкой выпукло, мощно. И даже Ингвар
вспомнил, что, еще когда он ребенком заползал к нему на колени, о том шел слух
как о самом искусном бойце среди русов и всех племен, с которыми приходилось
сталкиваться.
