– Не знаю… Я бы не дергался. Сердцем чую, от древлян
сейчас беды не будет. Ольха – хорошая девка, честная. Не станет резать нас
ночью, аки овец бессловесных.
– А сперва свяжет, – съязвил Ингвар, –
посадит на кол? Или по-древлянски: пригнут деревья к земле, привяжут за ноги к
верхушкам, да и отпустят, милосердия ради?
Рудый смолчал. В его взгляде Ингвар уловил не то насмешку,
не то сожаление. Вспыхнув, повернулся требовательно к Асмунду. Тот задумчиво
рассматривал прохудившийся сапог:
– Наши падали с ног. Из них стражи, как из моего…
хвоста молоток. Все равно бы поснули, как мухи зимой.
– Но древляне – враги!
– Сейчас непонятно, – ответил Асмунд, – кто
враг, кто друг, а кто в сторонке. Ни одна бабка-шептуха не скажет. Но сердцем
чую… А тебе что говорит сердце?
Ингвар, захваченный врасплох, огрызнулся:
– Воевода должон мозгами руководить! Хорош бы я был,
если бы перед боем с гадалками да шептухой советовался. Меня бы давно и куры
лапами загребли… Так что делать будем?
– А ничо, – ответил Асмунд хладнокровно. – Не
сменять же их сейчас? Заартачатся… И так меж нами не совсем дружба. Как бы за
топоры не взялись. Мы сейчас и от воробьев не отобьемся.
Ингвар в бессилии метался по горнице. Рудый наконец отошел
от окна. Глаза воеводы были серьезными, но насмешка таилась в самой глубине.
– Ты прав, Ингвар. Сгоряча да от усталости… или обиды
какой, чего только не сотворишь… за что потом совестно. Ты-то вон только
головой мыслишь! Верно ведь?
Ингвар кивнул, запоздало уловил подвох – Рудый да без
подвоха! – ощетинился, как еж при виде голодной лисы:
– Головой! А что?
– Да просто здорово, а то я уж такое подумал… Олег вон
и сердцу доверял… иногда, чутью то исть. Но не доверял чувствам обиды, мести,
злости, зависти… Мол, недостойны мужчины! Ну а князю уж и подавно заказаны.
Если мужик лишь головой своей дурной рискует, то князь – племенем. Дурных сами
боги помогают выпалывать, а племя – жалко. Там и умные могут сгинуть по твоей
вине.
Голос его был очень серьезным. Ингвар ощутил, будто его
окатили ледяной водой из колодца. Ежели Рудый с ним говорит серьезно и занудно,
как Асмунд, то дела в самом деле хуже некуда.
– Не знаю, – признался он, – может быть, я в
самом деле страхополох. Пуганая ворона куста боится. Но я пойду сам посмотрю за
воротами. Ладно, утром стражу как раз менять. Потерпим малость, а потом…
Когда птицы уже орали во всю мочь, а рассвет окрасил в небе
облака, он измученно дотащился до своей комнаты. Смутно слышал, как Рудый
отвратительно бодрым голосом отдавал приказы, менял стражу древлян, отстоявшую
ночь, ставил вместо них дружинников Ингвара. Их уцелело немного, пришлось
добавить крепких мужиков из погорельцев.
Он провалился в глубокий сон, едва успев стащить один сапог.
Даже не слышал, как раздели и уложили, накрыли тонким одеялом. Он словно бы
ощутил близкий запах леса, тревожащий запах ландышей. И от этого запаха,
невесть откуда-то взявшегося в его сне, он задышал ровнее, глубже, ушел в
глубокий и наконец-то счастливый мир, где нет бед и тревог…
Однако проснулся уже с ощущением беды. Быстро вскочил,
оделся, опоясался мечом. Когда сбегал вниз, услышал знакомые голоса. На втором
поверхе в главной палате были трое: Рудый, Ольха и Явор. Они склонились над
столом с расстеленной картой. У окна в широком кресле сидел, обложенный
подушками и закутанный в одеяло, Асмунд. За его спиной стояли гридни, больше
похожие на медведей, чем на людей. Рудый и Ольха спорили, Асмунд задумчиво
жевал ус, хмыкал, чесался, качал головой.
Ингвар постоял некоторое время, схоронившись. В груди стало
пусто, будто обманули и ограбили собственные друзья. Даже родные братья,
которых любил и которым доверял.
Глава 50
Хотя Рудый и сказал Ингвару, что утром заменит древлян
русами, но сказал лишь затем, чтобы успокоить растревоженного воеводу. Русов
осталась горстка. Даже на входе в терем пришлось оставить древлянских воинов.
Не изнуренные тяжелым боем, они добросовестно простояли на страже ночь, утром
еще сидели на крыльце свежие, живо обсуждали, как тут живут эти русы, почему
тут много людей славянского корня, что делает их княгиня, ведь одета богаче,
чем была в их стольном граде.
И когда через двор к терему направилась группка воинов в
кольчугах и доспехах, древлянские стражи насторожились и поднялись, загораживая
дорогу на крыльцо.
Влад был взволнован, шел быстро, почти бежал. За ним едва
поспевала дюжина дружинников. Хмурых, заспанных, зевающих на ходу, но матерых,
ни одного безусого, все битые, угрюмые, отмеченные шрамами.
Древлянин, его звали Чага, он и был похож на этот черный
нарост на березе, выступил вперед:
– Кто идет и по какому делу?
Влад зло огрызнулся:
– Не твое дело, дубина! Важное дело, а я подвойский
дружины русов. Я к Ингвару, если тебе так надо знать.
Чага заколебался. Подвойский – это первый после воеводы, а
что он не рус, а их корня, за версту видно. Можно бы и пустить, но с другой
стороны – со своим и полаяться можно, это не рус, что сразу в харю бьет. Да и
держится этот чересчур, а подвойский – еще не князь, и Чага буркнул:
– Хорошо, иди. Но эти люди пусть ждут здесь.
– Кто велел?
– Наш воевода. Явор.
Влад ахнул:
– Что? Здесь уже распоряжаются древляне? Измена?
Воины за его спиной зароптали. Второй древлянин, что стоял
на страже с Чагой, повернулся и опрометью бросился в сени. Чага уловил злобные
взгляды русов или, как их там, русичей. Чувствуя себя в беде, заорал через
плечо:
– Явор, Явор!
Влад хотел было пройти, но Чага, сам пугаясь своей смелости,
загородил дорогу, выставив широкий топор. Вид у Чаги был перепуганный, на лбу
выступили капли пота, даже топор дрогнул в руке, но стоял на дверях, не
отодвигался. Влад, оскалив зубы, выхватил меч, а за его спиной воины обнажили
оружие.
В этот момент дробно загремели ступеньки, из темных сеней
вынырнул Явор. Глаза старого воеводы зорко окинули всех, зычный голос
прогремел:
– Мечи в ножны!
Чага с облегчением опустил топор, от волнения едва не
поранил ногу, крикнул обиженно:
– Вот они! Я говорю, не велено… А они прут.
Явор сказал требовательно:
– Терем охраняется, как известно. Кто и по какому делу?
– Я уже сказал этому лесному дурню, – резко бросил
Влад. – Я подвойский, иду к своему воеводе. Со мной мои люди.
Явор кивнул:
– Иди. Люди пусть ждут здесь.
